Штурм города [Калинина]
Константин Симонов
Часть капитана Антонова ворвалась на Тургиновское шоссе и в течение семи суток, до самого дня общего штурма, не давала немцам прорваться на юг. Немцы бросили против нее артиллерию, минометы, танки. Десять жесточайших контратак предпринял враг — и все напрасно. У Антонова поредело число бойцов, с каждой контратакой становилось всё больше убитых и раненых. Но Калинин был здесь, рядом, до него оставалось рукой подать, и красноармейцы Антонова умирали, но не сходили с места... Выдержав все удары врата, они в день штурма одними из первых ворвались в город; и если их оставались только десятки, то зато один стоил десяти.
Город решено было вэять штурмом, но для того, чтобы это сделать, надо было подойти к нему вплотную, как можно ближе, чтобы потом покончить с врагом сразу, одним ударом, одним дыханием. Артиллеристы майора Яблочкина и капитана Мужеченко ночью выкатили свои пушки на открытые позиции и на рассвете били прямой наводкой по укреплениям, где засели немцы.
К 15 декабря части генерала Юшкевича с трех сторон подошли вплотную к самому городу. Кольцо становилось все туже и туже. Ровно в 12 ночи, с 15-го на 16-е в городе начались пожары. Загорелся дом химического училища, запылала громадная городская мельница, вспыхнул дом облисполкома.
Не выдержав, боясь остатьсяв кольце, немцы решили отступить, но предварительно они хотели сжечь в городе все, что еще было ими недобито и яедоломано.
Не дать им этого сделать! Во что бы то ни стало ворваться в город -скорее, пока они не лишили последнего крова наших братьев и сестер, наших матерей и отцов, волею горькой судьбы оставшихся там в дни немецкого владычества! В три часа ночи начался штурм. С юга, юго-востока и севера наступали полки.
Первым ворвался в Калинин ровно в 11 дня, после восьмичасового боя, батальон старшего лейтенанта Степаненко. Вслед за ним по соседним улицам, опрокидывая автоматчиков, перерезая дорогу автоколоннам, в город вошли красноармейцы части майора Второва. Враг еще держался,он цеплялся за каждый дом. Особенно жестокая борьба развернулась за один из домов на центральной площади, где немцы в течение двух месяцев держали свой застенок. Они, видимо, еще не успели докончить всех своих страшных дел: окраины города были уже заняты нашими войсками, а в центре, в тюрьме, немцы еще пытали, расстреливали наших пленных.
Но люди, шедшие на штурм, если даже не знали, то сердцем чувствовали, как дорога каждая минута, они знали цену каждой лишней слезе, пролитой в горькие месяцы немецкого владычества.
Бой шел уже одиннадцатый час подряд, когда бойцы майора Майорова захватили вокхзал и Советскую площадь. Город можно было считать взятым.
Бойцы частей Масленникова, захватив еще ночью Затверецкую часть города, его предместье, к двум часам дня с севера тоже ворвались в город.
Немцы бежали по уходящим на юго-запад улицам, стекались на шоссе, машины наезжали одна на другую, их сбрасывали: в канавы, наспех, чтобы обеспечить себе бегство, швыряли иа дороге награбленное за два месяца добро, тюки мануфактуры, носильные вещи, ящики с папиросами, буханками хлеба.
К трем часам дня город был взят.
Над городом полощется Красное знамя. Воздвигнуть его — было первым делом вошедших в город бойцов. Оно, видимо, далеко видно, даже с воздуха, когда подлетаешь к Калинину,
...Я сдал свой очердной очерк в номе,р в два часа ночи, и едвауспел это сделать, как редактор вызвал меня и оказал, что,по только что полученным •
сведениям, наши войска ворвались в Калинин, сейчас город, очевидно, уже занят и надо срочна дать об этом материалв газету. Он тут же стал звонить по телефонам, и ему обещали выделить для полета в Калинин Р-5. Он приказал,
чтобы я вылетел утром вдвоем с фотокорреспондентом Сашей Капустянским и во что бы то ни стало завтра же к вечеру вернулся с материалом в номер.
Я поспал четыре часа; и в семь утра мы выежали на аэродром.
Задержки начались уже дороге. Сначала застряла наша «эмка», и нам два километра пришлось топать по сугробам. Потом, когда, мы сели в самолет, оказалось, что у него неисправен мотор; начали искать летчика с другого самолета. А когда он появился, то выяснилось, что его машина еще не заправлена. Когда приказали заправить машину, то по дороге застряла в снегу бензозаправка. Наконец вытащили бензозаправку и заправили бензином самолет, оставалось только сесть в него. Но перед этим летчик опросил меля, умею ли я стрелять из авиационного пулемета. Я признался, что не умею. Летчик потратил пять минут на то, чтобы обучить меня, как наводить, как поворачивать и где нажимать. Из всего этого мне больше всего понравилось, как поворачивалась турель: очень мягко и с приятным шумом. Затем нам дали сигнальные ракеты, и мы, прежде чем влезать в самолет, обсудили, где будем садиться. Пункты, где находились штабы обеих армий, наступавших на Калинин, нам были известны, но пока мы прилетели туда, добрались от самолета до штаба, узнали обстановку и вернулись к самолету, — пока бы все это происходило, мы, конечно, не успели бы, побыв в Калинине, прилететь к вечеру в Москву. Газета осталась бы без материала.
Точных известий о Калинине и положении на его окраинах - с какой стороны наши, с какой - немцы — у нас не было. Но мы все же решили садиться прямо в Калинине. Подлететь к городу, пустить сигнальные ракеты на всякий случай, чтобы не обстреляли свои, и садиться. Я договорился с летчиком, что он опустится пониже и постарается разобраться в обстановке по идущим машинам. А кроме того, логически рассудив, решили подлететь к Калинину с востока — с той стороны, откуда скорей всего брали его наши.
Самолет Р-2 — двухместный, а нас было трое. Капустянский лежал внизу, в фюзеляже, лицом ко мне, а я сидел за турелью и глядел во все стороны, от души желая и себе и своим спутникам не иметь никаких воздушных воздушных встреч.
Внизу, среди снегов, лежали деревни, то пощаженные, то не пощаженные войной, то выгоревшие дотла, то почти целые.
Пролетая над Клином, мы на всякий случай пустили пару сигнальных ракет, хорошо помня старую авиационную шутку, что никто так удачно не сбивает самолеты, как собственные зенитчики.
Через полтора часа мы уже, подлетали к Калинину. Капустянский нацарапал мне записку, прося снять через борт панораму города: Мороз стоял около тридцати градусов. Как только я стаскивал рукавицы и высовывал руку с фотоаппаратом за борт, ее словно, обжигало, и она переставала что-нибудь чувствовать.
Капустянский дергал Капустянский дергал меня за ногу, чтобы я снимал, а лётчик, повернувшйсь ко мне, делал знаки, чтобы я пускал сигнальные ракеты. Я несколько раз щелкнул аппаратом, потом онемевшими пальцами нажал курок и выпустил красную ракету. Теперь нужно было, выпустить еще и зеленую, но проклятая ранета никак не влезала в пистолет; как я её туда ни пихал. Второй ракеты я так и не выпустил, а на моих снимках, каквпоследствии выяснилось, получился не Калинин, а близлежащий лес, снимая, я не учел наклон самолета при вираже. Сделав полукруг, мы стали опускаться и сели на Волгу у правого берега. И едва сели, как мотор заглох. Я повернулся направо и сквозь поднятую самолетом пелену снега увидел, как какие-то люди стаскивают на руках с откоса пушку, и в
наступившей вдруг тишине ясно услышал дорогие мне в эту минуту трехэтажные русские слова, относившиеся к пушке, к богу и к родителям. Тут уж не могло, быть никаких сомнений, что все в порядке — прилетели к нашим.
Оставив летчика у самолета, мы с Капустянским пристроились на какой-то санитарный автобус и добрались на нем до штаба дивизи, бравшей сегодня ночью Калинин с восточной стороны.
Мы зашли к командиру дивизии и к комиссару. Они рассказали о ходе событий,
в которых участвовала их дивизия, потом мы попросили полуторку и поехали
по Калининским улицам. Капустянский снял проходившие войска, панораму
разрушений, взорванный мост через Волгу, немецкое кладбище в центре города.
Женщины уже тащили с этого кладбища березовые кресты на дрова.
Глядя картину «Разгром немцев под Москвой», в которой, если я не ошибаюсь,
есть кадр: женщина, вытаскивающая из земли немецкий крест, некоторые считали
это патетической инсценировкой. А между тем я свидетель: так это и было на
самом деле. И делалось это не столько из ненависти и немцам, сколько из
хозяйственных потребностей. Пока Капустянакий снимал, я пошел по улице и стал
разговаривать с людьми. Многие женщины плакали. Еще до вчерашнего дня люди
по конца не верили, что немцев смогут разбить, выгнать отсюда. Между прочим,
когда думаешь о настроениях, об ощущениях и мыслях людей там, в занятых
немцами городах, то часто не учитываешь одного простого обстоятельства: с
первого и до последнего дня пребывания там немцев огромное большинство
людей вынуждено питаться только немецкой дезинформацией. Иногда к ним
попадают наши листовки, почти никогда — газеты, но зато вместо всего этого
существуют немецкие бюллетени, немецкое радио, немецкие газеты. И если в
газетах, рассчитанных на собственного, немецкого читателя, масштабы лжи еще
остаются в пределах здравого смысла, то в газетах для оккупированного населения
немцы абсолютно не стесняются и пишут совершенно небывалые вещи. Но, как
быни были нелепы эти - вещи, когда они повторяются день за днём, они все-таки
угнетают людей, заставляя думать: а вдруг это правда?
Один из характерных примеров такой пропаганды: в сентябре и октябре немцы во
всех своих русских газетках писали, что немецкие войска вышли на Волгу. И
формально это была правда, потому что в верховьях Волги, на Северо-
Западном и Калининском фронтах они кое-где действительяо вышли на Волгу. Но
они писали об этом так, что люди, привыкшие всю жизнь представлять себе Волгу
совершенно по-друтому, могли подумать, что заняты по крайней мере Саратов и
Куйбышев. Как раз на такое впечатление и были рассчитаны заголовки в газетах о
выходе немецких войск на Волгу.
Высыпав на улицы, люди разговаривали друг с другом. Женщины
всхлипывали, мальчишки висли на военных машинах. На всех лицах была
радостная растерявность. Нельзя сказать, чтобы город был сильно разбит. В нем
было сожжено порядочно домов, много домов пострадало и сгорело от бомбежек,
но в общем верилось, что через месяц-два он начнет оправляться после всего им
пережитого.
Брошенной немецкой техники и на улицах, и на выездах из города было
сравнительно мало, и у меня создалось впечатление, что, вынужденные к
отступлению нашим движением с юга и с севера, немцы из самого Калинина,
очевидно, отступили по приказу, не ведя в самом городе - особенно ожесточенных
боев, а лишь прерывая своё отступление. В этом смысле Калинин представлял
собой иную картину, чем Михайлов. Там чувствовался разгром, здесь —
отступление. Через два часа мы вернулись на командный пункт дивизии. Ее
командир по первому впечатлению показался мне человеком угрюмым, но тут,
давая нам дополнительные данные о действиях своей дивизии, он оживился,
привел несколько подробностей, потом вспомнил, что дивизия представлена к
званию гвардейской, и наконец стал говорить, что именно их дивизия в большей,
мере, чем другая, наступавшая с другой стороны, сыграла роль при взятии
города. Он утверждал это тем решительней, что дивизии были в составе разных
армий. Мы уже собрались на самолет, но генерал вдруг махнул рукой адъютанту,
на столе появилась бутылка бесцветной жидкости, оказавшейся спиртом, и мы
вместе с командиром дивизии и комиссаром выпили перед дорогой по чарке.
Настроение у всех было хорошее — так или иначе, неизвестно, какой больше,
этой ли дивизией или другой, но Калинин общими усилиями был взят. И мы
выпили за то, что он взят и за то, что его все-таки главным образом брала
именно эта дивизия, и за то, чтобы она стала гврадейской.
Сев в полуторку, мы поспешили к самолету и через пять минут после того, как
подъехали к нему, были в воздухе. Сделав два круга над Калинином, летчик взял
курс на Москву.
Политическая агитация. - 1981. - № 21-22. - С. 47-51.
Первая публикация состоялась в декабре 1941 г.
в газете «Красная звезда».
Назад |