Глава четвертая
ЗОВ ПАМЯТИ

Саенко Валерий Николаевич.

Валерий Николаевич Саенко в войну вступил добровольцем в 17 лет Его боевой путь по фронтовым дорогам был в составе взвода пешей разведки от Ржева до Кенигсберга 707-го полка, 215-й стрелковой дивизии Свое становление взвод разведки получил вместе с вновь сформированной дивизией в лесах Калининской области и непосредственно под Ржевом.

Многие послевоенные годы Валерий Николаевич работал над рукописью, чтобы воссоздать боевой путь разведчиков, донести грядущим поколениям их ратные подвиги, рассказать, как смелые и отчаянные молодые парни теряли своих боевых друзей в многочисленных разведывательных операциях, охоте за "языками", а то и часто вступали в бой как строевое подразделение.

Рукопись, объемом более 200 страниц машинописного текста ценна тем, что все эпизоды разведывательных операций, а также где речь идет о конкретных фактах и цифрах, подкреплены ссылками на архивные формуляры ЦАМО. Автор выражает сердечную благодарность за помощь командиру полка С.Д.Рязанову, разведчикам – И.И.Гаврилову, А.В.Макурову, В.Н.Стуколову и многим другим боевым товарищам, а также кандидату исторических наук Г.С.Медведеву, который много лет проработал над архивными документами, воскрешающими боевой путь 215-й Смоленской, Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова стрелковой дивизии, боевое знамя которой хранится в краеведческом музее города Смоленска. Геннадий Степанович Медведев – активный участник ржевских боев в составе 215-й дивизии внес большой вклад своими исследовательскими работами по истории боевого пути дивизии.

Дочь разведчика – Нина Валерьевна исполнила волю отца, передав нам рукопись. В книге приводятся отдельные эпизоды, которые были на Ржевском плацдарме. К сожалению, использовать полностью всю рукопись в нашей книге не представляется возможным. Будем считать, что рукопись ждет своего часа, чтобы в потном объеме рассказать о подвигах разведчиков прославленной дивизии.

НАШИ ПЕРВЫЕ ИСПЫТАНИЯ

Фронтовое фото. Разведчик Саенко В.Н.

К началу летних боев под Ржевом (1942 г.) взвод насчитывал 50 человек. Первое боевое крещение мы получили в боях, как строевое подразделение, за деревни Коровино, Копытиха, Губино. Затем форсирование Волги в районе Знаменского, бой, и снова форсирование Волги в районе дома отдыха им.Семашко, где мы обеспечили переправу основных сил. Там мы протянули два каната через Волгу, за которые можно бы то держаться при переправе.

21 сентября 1942 года все девять дней и ночей штурмуем Ржев, как боевое строевое подразделение. К октябрю 1942 года наш взвод состоит всего лишь из 17 человек, 15 из которых были новичками. Из старых остались лишь сержант Цыкунов Г.М., да вернувшийся из госпиталя сержант Речицкий И.В.

Вместо тяжелораненого Соболева В.К. взводом командует младший лейтенант С.П.Корняков. Ему поручено подобрать людей в разведку из состава полка.

В канун нового 1943 года, в районе глиняного карьера (недалеко от Зеленкино), неподалеку от немецких траншей и блиндажей действующие разведгруппы 707-го полка и 284-й отдельной разведроты дивизии, приняв друг друга за противника, вступили в "бой". Обнаружив эту "схватку", немцы открыли шквальный пулеметно-минометный огонь, добавив неоправданных потерь убитыми и ранеными обеим группам. Как говорится, первые блины шли комом.

Тем не менее были и успехи. Мы их достигали тяжелым и опасным трудом разведчиков, приобретали навыки, учились грамотно воевать. Малейшие ошибки и просчеты стоили нам крови боевых друзей. Мне особенно запомнились эпизоды отдельных успехов на ржевской земле, на фоне неудач они нам казались значимыми и вселяли надежду в освоение профессии разведчика.

ПОЕДИНОК С РАЗВЕДКОЙ ПРОТИВНИКА

Это было под Ржевом. Неожиданно нарушилась связь полка. Командир связистов обратился за помощью к разведчикам, так как у него оставался всего лишь один боец связист. Наш разведчик Соболев В.К. вместе со связистом двинулись в путь. В одном из перелесков разрыв кабеля был обнаружен. От глаз разведчика не ускользнуло то обстоятельство, что кабель перерезан ножом и вокруг примята трава. Связист приступил к устранению повреждения, а разведчик отполз в воронку и изготовился к возможному бою. Чутье его не подвело. Через минуту-две раздалась автоматная очередь и связист упал замертво. Два фашиста бросились на Соболева. Уложив их, разведчик начал отходить к кустарнику, делая короткие перебежки.

Вдруг он увидел, что еще два немца пытаются перерезать ему путь и взять живым. Подпустив фашистов ближе, Соболев метнул в них две гранаты.

Рассеялся дым, прошло несколько минут, разведчик убедился, что противник уничтожен. В считанные минуты он вернулся, восстановил связь и возвратился в свое расположение.

КОНТРОЛЬНЫЙ ПЛЕННЫЙ

Это было в разгар летних боев (1942 г.) за Ржев Показания "языков" были противоречивыми. Командованию нужен был контрольный пленный. Это задание поручили нашему взводу. Соболев В.К. отобрал пятерых самых ловких ребят и, отыскав выгодный участок дороги в лесу, сделал засаду. Дорога просматривалась впереди и резким поворотом уходила в сторону.

К дереву крепко привязали металлический канат, а на другой стороне дороги сделали устройство для быстрого натяжения каната. Ловушку тщательно замаскировали. Четверо суток ждали разведчики, пропустив множество машин, и удача пришла. Разведчики сначала услышали, а затем увидели три мотоцикла, грузовую машину и легковую. Решили отсечь последнюю. Они знали тактику немцев – проводить транспорт с определенной дистанцией между машинами и принимать меры предосторожности.

Все произошло в считанные секунды. Врезавшись в трос, машина перевернулась, а идущий впереди транспорт проскочил и скрылся за поворотом. Разведчики в мгновение ока уничтожили водителя, а ехавшему рядом офицеру всунули в рот кляп и связали, а затем на плащ-палатке утащили. Вся операция была сработана без единого выстрела.

Позже смельчаки узнали, что машина была штабной, а контрольный пленный офицер связи.

ПЕРВЫЙ "ЯЗЫК" ЛЕЙТЕНАНТА ГАВРИЛОВА

Гаврилов Николай Иванович

Поспешно отводя от Ржева основные силы, немцы устраивали на своем пути временные оборонительные позиции. Перед одной из таких позиции наступление нашей дивизии застопорилось. Было приказано взять "языка".

В ходе поиска разведчики обнаружили брешь в обороне противника. Она лишь прикрывалась встречными парными патрулями. В эту лазейку и устремилась наша группа из восьми человек во главе с лейтенантом Гавриловым Н.И. Из-за туч выглядывала бледная луна, мягко освещая глубокий, искрящий снег. Разведчики медленно ползли, используя короткие лунные затмения. Наконец большая туча наглухо закрыта луну, пошел плотный снег, надежно маскируя ребят. Вышли на маршрут патрулей и устроили засаду. Сквозь снежную завесу увидели двух гитлеровцев с автоматами на шеях. Быстро уничтожили одного и связали другого.

Уложили пленного на плащ-палатку и с этаким шиком, как на санках, прокатили его по нейтральной полосе и доставили в штаб. В этой операции отличится Павел Савенков, а для лейтенанта Гаврилова эта операция былa боевым крещением, но уже в новом качестве разведчика

БЫЛО И ТАКОЕ

Продвигаясь впереди стрелковых подразделении, в небольшой деревушке разведчики сняли с полатей крестьянской избы в усмерть пьяного, громадною роста огненно-рыжего финна вместе с его "шмайссером" и горбатым ранцем, обшитым телячьей кожей. В ранце находилось все его "богатство" – колода игральных немецких карт, с десяток порнографических открыток, да вшивая пара белья

В "языках" в то время нужды не было и ребята отдали финна стрелкам, которые использовали его в качестве "тягловой силы". Он долго и охотно таскал станковый пулемет "Максим".

Однажды командование заинтересовалось участком противника в районе железнодорожной будки и 22-м кварталом г.Ржева. В рейд пошли две разведгруппы.

Первая группа, после поиска огневой точки противника не обнаружила. Разведчики двинулись в глубь немецкой траншеи, ориентируясь по кабелю, проложенному по стенке траншеи. Неожиданно перед глазами разведчиков узкой полоской вспыхнул свет. В дверях блиндажа показался сонный, полураздетый гитлеровец. Оружия он не имел и, выйдя в темноту, плохо видел. Он близко подошел к Потемкину и начал умываться снегом. Узкая траншея не позволяла наброситься на фашиста всей тройкой. Разведчик тронул его за плечо и скомандовал: "Хенде хох"! ("руки вверх!"). Сообразив в чем дело, гитлеровец рванулся назад. Падая от выстрела Потемкина, он успел открыть дверь блиндажа. Разведчикам ничего не оставалось делать, как забросать вместительное убежище фашистов гранатами. Главная задача оказалась невыполненной.

Вторая группа, проводившая поиск в районе железнодорожной будки, была обнаружена противником и успеха не имела. В обоих поисках взвод потерял убитыми 7 человек и 16 ранено.

К следующему поиску готовились более тщательно Вся операция быта отработана на местности, схожей с местностью у Зеленкино. Рейд оказался удачным. Удалось захватить контрольного "языка" оберефрейтора 1-го батальона, 427-го полка, 129-й пехотной дивизии.

Две группы скрытно пробрались к немецким траншеям и залегли у бруствера. По знаку Виктора Кондратюка Александр Костин спустился в траншею. Подкравшись к дежурившему гитлеровцу, обезоружил его. Избегая плена, солдат бросится наутек и пытался криком поднять тревогу, но был срезан автоматной очередью. В следующие минуты Костин уничтожит ДЗОТ.

Пока Костин отвлекал противника, Виктор Кондратюк со своей группой успешно захватил "языка", a группа прикрытия обеспечила его эвакуацию.

Вся разведгруппа за операцию, проведенную успешно и без потерь, была награждена орденами и медалями.

Вагин В.С.		Исакин Н.Х.		Алюшин К.С.

ЗАБАВНАЯ ИСТОРИЯ

Однажды, возвращаясь с задания, разведчики привели корову. Нашли ее в лесу, с распертым выменем, давно не доенную Один из наших самых шустрых притащил ведро и как заправский дояр взялся за дело. Подошел к нему Чуркин, самый острый на язык, и говорит: "Смотри, осторожнее, у нее в сиське часовая мина, как только надоишь кружку – она взорвется". Все восприняли это как очередную шутку нашего остряка.

Через некоторое время корова, вдруг, сильно лягнула ногой. Сначала раздался резкий металлический хлопок. Ведро дико залязгало на все лады и неожиданно смолкло. Разведчик, бледный, как полотно, сидел на земле и обалдело глядел вокруг. Придя в себя от такой неожиданности, он, заикаясь, вымолвил: "Думал, капут, думал, что действительно мина грохнула".

После таких слов все "грохнули" со смеха, а некоторые повалились на землю, держались за животы и приговаривали: ''Надо заполнять наградной лист", – сквозь смех говорили одни; "– За бесстрашие и мужество при доении коровы", – дополняли другие. Потом долго причиной для смеха было, когда нам на глаза попадалась корова. Тут же появлялись всякого рода советы, вроде как: "Будешь доить – не забудь из-под хвоста убрать мину" и т.п.

Подобные шутки были беззлобными. Мы шутили по всякому по воду и без повода, и в часы отдыха и в трудные минуты. Несмотря на трудности нашего фронтового ремесла солдатская душа требовала разрядки, а юмор во всем был во главе.

Больше всего было у нас трагических моментов, когда мы хоронили боевых друзей. А сколько их, молодых, энергичных и любящих жизнь, отдали ее на алтарь победы, во имя жизни на земле грядущих поколений! Их подвиги мы должны помнить.

ТРАГЕДИЯ 365-й ДИВИЗИИ

Ведяев Алексей Дмитриевич.

Судьба мне определила уцелеть в "ржевской мясорубке", выйти из огненного кольца окружения с горсткой людей – кто остался от 365-й Уральской стрелковой дивизии.

Сформированная на Урале из сибирских парней, под командованием М.А.Щукина дивизия вступила в бой под Клином 6 декабря 1941 года, в день начала Московской битвы. Мы стремительно наступали и пока дошли до Старицы – потеряли половину своего состава. Пополнились и продолжали также стремительно наступать на Ржев. Наш напор не ослабевал, а сопротивление немцев ужесточалось. Упорные, кровопролитные бои были практически за каждый метр ржевской земли.

После окончания Курганского медучилища я был направлен в 1213-й полк этой дивизии и прошел всю войну командиром санитарного взвода. Особенно памятна мне лютая зима 1941 – 1942 г.г. Под пулями и снарядами, в морозы и пургу нам, медикам переднего края, приходилось оказывать доврачебную помощь раненым с очень сложными и обширными ранениями. Чтобы спасти солдата, требовалось проявлять все свое умение, волю, смелость в оказании такой помощи, которой нас не обучали, да и не могли обучать, так как в мирное время подобного невозможно было предложить. Сколько их было, кровавых сцен! Не перечесть. А некоторые под Ржевом особенно залегли в памяти. Помню, в сильный мороз вывозил я на санках с поля боя комбата с оторванными ногами. Дал я ему выпить стакан спирта. Это спасло ему жизнь. Остановилось кровотечение, и он пережил шоковое состояние, операция в медсанбате прошла успешно, и он остался жив.

А другой случай так и стоит у меня перед глазами, хоть и прошло много лет. Прибегает за мной санитар, чтобы я срочно шел в сарай, где были наши бойцы и куда угодила мина. Среди убитых и раненых я увидел стоящего солдата, которому осколком оторвало нижнюю челюсть. Ранение было страшным, кровь заливала зияющее горло, солдат задыхался, глаза его выражали ужас, но в горячке он еще держался на ногах. Подчинив свое самообладание единой цели – помочь солдату, я из большого индивидуального пакета сделал твердый овальной формы валик и туго наложил его на место отсутствующей челюсти. Это остановило кровотечение, не нарушая дыхания. Раненый задышал спокойно, глаза его стали выражать благодарность, говорить же он не мог.

Много лет прошло с тех пор, и однажды в своей послевоенной практике я встретил человека с подобным ранением. Ему была сделана пластическая операция по восстановлению нижней челюсти, и человек жив. Не счесть сколько довелось видеть крови, боли, страданий изувеченных бойцов, ходить в атаки вместе с бойцами. Старший врач полка Иван Андреевич Юрин, фельдшера Батурин и Смирнов работали на пределе человеческих сил. Транспорта не хватало, раненых не успевали отправлять в тыл. Тяжело раненых было столько, что солдат с легкими ранениями не было сил обслуживать. Они сами перевязывали друг друга у нас на глазах.

Фронтовое фото. Старший лейтенант Ведяев А.Д.

Мемориальная доска, изготовленная по инициативе Ведяева А. Д. в память погибших друзей-однополчан.

Запомнился один бой, когда мы обходили Ржев северной окраиной. Немцы пошли в контратаку. Все санитары схватились за оружие и вместе с солдатами пошли в бой. Пулеметный огонь противника был такой плотный, что нельзя было поднять голову. Один из командиров поднялся во весь рост и крикнул: "За Родину, вперед!" И мы рванулись, стреляя на ходу. Оказывается, как трудно на ходу попасть в человека! Но немцы, избегая рукопашной схватки, попятились назад и побежали. Помню, раненый немецкий пулеметчик тащит свой пулемет, а двое ему помогают. Как только мы начали их настигать, немцы бросили своего товарища и в панике начали "уносить от нас ноги". Кто-то из нас крикнул пулеметчику и винтовкой указал, чтобы он развернул свой пулемет и открыл огонь по отступающим немцам. "Арбайтен никс", – взмолился пулеметчик. Мы поняли, что у него неисправный пулемет. Кто-то рядом в сердцах выругался: "Ствол, наверное, перекалил, гад". Уже после атаки я знал, что если бы пулемет был исправным, то остался бы я на этом поле навечно. Такова солдатская лотерея войны.

В районе известкового завода произошла трагедия 1215-го полка (командир майор Шумилов и начальник штаба Давыдов). Они все до единого погибли в неравном бою. Только в августе 1979 года была найдена штабная землянка, где находилось несколько сейфов, две пишущих машинки, 5 касок и два трупа. Некоторые вещи были переданы в ржевский краеведческий музей, а документы пересланы в Москву, где из-за ветхости они были уничтожены. Так и осталась неизвестной судьба этого полка.

Очень много однополчан осталось лежать под холмами мерзлой земли и снега у деревень Чертолино и Мончалово, Быково и Седнево, Рубежного, Окорокова и Оленина. Оставшиеся два полка нашей дивизии, 1211-й и 1213-й, двинулись дальше в прорыв вместе с частями 30-й и 29-й армий, и с 11 по 13 января сорок второго подошли к Волге возле деревни Кокошкино. Устремились дальше за частями 39-й армии, но оказались в немецкой ловушке. Был приказ выходить из окружения, но практически из окружения не вышел никто, за исключением нашей группы в 12 человек во главе с комбатом Бычковым. Нам удалось вырваться из огненного кольца.

Многие послевоенные годы я изучаю причины этой ржевской трагедии, разыскиваю однополчан, пытаюсь понять: что же произошло, какая бездарная рука бросила такие силы на гибель? В Чертолинский сельский округ и среднюю школу я отправил мемориальную доску, чтобы жители Ржевского района помнили эту трагедию, 365-я стрелковая дивизия не числится официально нигде, кроме как в мемуарах командиров Д.Д.Лелюшенко и П.А.Ротмистрова, а 1211-й полк вообще нигде не упоминается, как будто его не было в действительности. Очевидно потому, что он был загублен наступательным броском без оглядки и соответствующей поддержки.

Склоняю голову перед светлой памятью ушедших в бессмертие воинов 365-й дивизии. Они до конца исполнили свой долг и отдали самое дорогое – свои жизни. Память о них будет вечна.

Микаэлян Сергей Герасимович.

Я решил застрелиться. Не сдаваться же в плен. Немцы – человек тридцать – приближались, и вне сомнения, на меня б наткнулись. Я лежал один-одинешенек под жиденьким кустиком, с перебитой ногой, истекающий кровью, с тремя патронами в нагане.

То, что две пули пущу им, а третью себе, было предельно ясно. Сложнее оказалось решить куда стрелять: в сердце, лоб или висок. Что б наповал. Они приближались. Так куда же? В сердце?! Лоб?! Висок?! Они уже в ста метрах. Я придумал –  в рот! И надуть щеки, чтоб разнесло голову, чтоб наверняка. Как только решил, сразу стало нестерпимо жаль маму – старший брат уже погиб на войне, и она теперь останется одна. И стало невыносимо обидно - ведь никогда еще не целовался – выпало один раз на выпускном школьном вечере, когда играли в бутылочку –  но то, конечно же, не в счет. Они уже в полсотне метров. Как не хотелось уходить из жизни! Осталось несколько секунд. Я сжал наган, приготовился. И вдруг немцы остановились, посовещались и резко свернули в сторону. Судьба дала шанс. Теперь добраться б до своих!

Я пополз по оврагам и старым окопам, кряхтя от боли, впадая в забытье от большой потери крови. Ночью попал под бомбежку своих же "кукурузников". Утром попался фашистскому снайперу, играл с ним в "кошки-мышки", несколько раз прикидывался мертвым и счастливо отделался тремя пулями, пробившими вещмешок. Днем без происшествий преодолел поле, по которому мы вчера наступали, усеянное трупами красноармейцев. Мертвые лежали так тесно, что по рой приходилось перелезать через них.

В сумерках опять напоролся на немцев. На этот раз их было двое. Они тянули провод – значит связисты. Но почему-то катушки тащили не на спинах, а в руках. Не может быть! Неужели дополз до наших? Крикнул: "Стой, кто идет?" Не услышали. Значит я совсем ослаб. Закричал изо всех сил – "Кто идет?" Вяло ответили: "Свои". Я радостно вскричал, вернее вспискнул: "Правда!?" Они молчали, им было не до меня. Я не унимался, вскрикивал, переспрашивал: "Правда? Правда, свои?" "Правда?!" – "Да свои же…свои!" – магюгнулся один из них, и они прошли мимо. И вот это самое "свои", поверьте, дорогой читатель, до сих пор стоит у меня в ушах.

Нижний ряд: в центре Микаэлян.

Видимо, этот эпизод наложил эмоциональный отпечаток на все мое дальнейшее существование. Я не был убит подо Ржевом. И до сих пор ощущаю радость от простейших даров жизни от возможности спокойно ходить по улицам, разглядывать прохожих, ездить в метро, не испытывая транспортного утомления, общаться с людьми, сидеть в тесноте на трибунах стадионов, ощущаю радость от возможности жить среди своих.

Много лет спустя, пытаясь ответить на вопрос о главной теме моих фильмов, неожиданно обнаружил, что, оказывается, всегда стремился снимать картины о "своих". О тех, чьими жизнями была вымощена дорога победы, о тех, кто окружал меня в самые тяжкие дни, о тех, с кем вкалывал на "заводе, о тех, которые "пашут" от зари до зари, о тех, кому не ставят памятников

Через сорок три года после окончания войны я обратился к военной теме, написал сценарий. Ранее не собирался ставить такой фильм "Моя" война, увиденная из окопа глазами солдата, не укладывалась в привычно сложившиеся представления о ней. Теперь, когда прошло много времени, когда меняются взгляды на прошлое, я решил еще раз рассказать о бытом, несколько по-другому.

Это фильм о солдатах – великих тружениках войны: о друзьях-фронтовиках и о тех, кого видел всего день, час, минуту и кто остался в памяти навсегда. Пусть в Летописи Великой Отечественной останется и моя строчка.

Это фильм о человеческой жизни. О ее ценности, о ее бренности.

В те дни пределом солдатских мечтаний было дожить до победы. На большее мы не рассчитывали. Будущее представлялось как бесценный выигрыш в смертельной лотерее или вообще никак не представлялось. И многие-многие миллионы не дожили до дня Победы. Как не хотели умирать фронтовые друзья моей юности! И мне хочется передать их жажду жизни живущим.

Это фильм о недолюбивших. О том, что для солдата – удовольствие, если он просто посмотрит на девушку, праздник, если сможет переброситься с нею парой фраз, если она случайно прикоснется к нему, счастье, если она поцелует его перед смертью, и немыслимое, невообразимое блаженство, если она его обнимет.

Кадры из фильма "Сто солдат и две девушки" (о ржевских боях глазами очевидца).

В фильме много юмора. Нигде, как на фронте, не было таких различных по национальностям, по возрасту, по образованию и характеру людей. Часто это приводило к смешным положениям. И на войне много смеялись. Иногда говорят, "солдатский юмор", и подразумевают, что это грубый юмор. Но не надо забывать, что солдат смеется по любому, даже не смешному поводу – потому что рад от влечься от невеселых дум.

Это фильм о счастье жизни, о своих и для своих. Какой она получилась, картина "Сто солдат и две девушки", судить вам, дорогой читатель и зритель.

С. Микаэлян.

Гаванский Николай Федорович.

Нас, новоиспеченных лейтенантов, 23 февраля 1942 года на правили на формирование 274-й стрелковой дивизии в местечко Высоковское под Клином. А летом мы уже были под Ржевом. Горящий Ржев уже можно было видеть в бинокль. Был я командиром взвода автоматчиков 965-го стрелкового полка. Мы, как штурмовые группы, первые врывались в населенные пункты.

Нередко ночью, когда наступало короткое затишье, тишину вдруг прорезает истошный крик, да вдобавок подсоленный этаким многоэтажным словечком: "Так твою…скорее сюда, немцы прорываются”. Все просыпаются, и тут же в готовность, а прорыва никакого нет. Это кто то из автоматчиков во время передышки заснул, а во сне продолжает вести бой. Так была настроена солдатская психика.

День 17 августа сорок второго для меня был роковым, и в памяти остался навсегда.

В пылу боя подбегает ко мне связной от командира роты с запиской: "Коля! Поддержи справа, там жарко". А у меня-то всего десять человек осталось. Наша горстка людей плотным автоматным огнем ударила внезапно по флангу противника. Наш удар послужил тем решающим добавком, когда на чаше весов в какой-то миг, решается кто – кого. Немцы не выдержали внезапного натиска и попятились назад. Мы решительно преследуем их, пользуясь замешательством в их рядах.

Бежим по только что освобожденной деревне. Убит политрук роты, командир второго взвода Иванчиков, а командир первого взвода тяжело ранен. На бегу перепрыгиваю воронку, на краю которой лежит разорванный пополам солдат, рядом другой с оторванными ногами кричит мне вслед: "Лейтенант, пристрели меня, больше не могу". На другой стороне воронки лежит солдат, рядом с ним его каска, наполовину наполненная кровью, в агонии он ковыряет рваную рану за ухом.

Но вот уже немецкая траншея. Еще немного, и рукопашная. Внезапный удар в ногу свалил меня на землю. В горячке вскакиваю, пытаюсь бежать и падаю, адская боль парализует все тело, а в голове тревога – только бы не попасть в плен, лучше смерть. Еще в сознании, слышу как с выкриками и ругательствами идет рукопашный бой. Слышу, его накал постепенно стихает, наша взяла. В полусознательном состоянии слышу, как автоматчики положили меня на плащ-палатку, вот уже волокут в тыл. Мелькнула мысль: "Значит, в плен не попаду", – и потерял сознание.

Очнулся на станции Панино, когда санитары обрабатывали мою рану. У меня была перебита артерия и повреждена кость.

Из полусознательного состояния меня вывели слова двух женщин на станции Калинин: "Держись крепче за шею", – ласково говорили они, взяв меня на руки прямо из вагона. Мне в этот миг стало стыдно: – "Молодого парня несут на руках, это как ребенка", – подумал я и отвернулся. "Сейчас мы тебя помоем, потом операция, и все будет хорошо", – ворковали ласково они.

Победу встретил в Польше, где я служил после ранения в прожекторных войсках, а за свободу ржевской земли заплатил кровью.

Шакиржанов Хабиб Абдрахманович.

Моя армейская служба началась в 1936 году, а в 1939 году я уже стал офицером. Войну встретил в Монголии в качестве командира взвода разведки. Боевое крещение принял в Смоленске в составе сводного офицерского полка под командованием полковника Скребцова. Полк бросили в уличные бои города, а потом спохватились Ведь это безумие терять кадровых офицеров как рядовых солдат. Всех распределили по частям, а я попал к полковнику Оскалепову в качестве адъютанта.

Он был представителем Западного фронта по задержанию дезертиров и паникеров, наделенным большими полномочиями. В его распоряжении были три легковые машины, повар, кухонные рабочие, шофера и санинструктор – молодая девчонка лет 18-20, с которой Оскалепов жил как с женой, хотя по возрасту годился ей в отцы. Мне приходилось копать щели и выполнять различные, в основном хозяйственного характера, поручения.

На Соловьевской переправе сгорела одна из его машин, а также шинель, и мой чемодан с фотокарточками. Шинель я ему раздобыл, да не простую, а генеральскую. Мое "блестяще выполненное задание" послужило пророчеством, так как вскоре ему присвоили генеральский чин. Мне не по душе пришлась такая служба – .лакействовать. Бывало, не раз сам себя укорял, ведь я пришел на фронт воевать Короче говоря, не сработался я с шефом и ушел в свой 208-й полк на прежнюю должность командира взвода разведки.

Помню, тяжелое это было время, мы отступали. Доводилось дважды выводить полк из окружения под Смоленском и Вязьмой. Шли лесами, без карт и компаса, избегая населенных пунктов и встреч с немцами. Вооружены мы были плохо. У нас была одна 45 мм пушка с тремя снарядами, запряженная коровой. На наше счастье ночи тогда были ясные, без туч, шли, ориентируясь по Полярной звезде.

В одном месте наткнулись на немцев. Увидев такое скопище людей, они вначале опешили, а затем открыли беспорядочный огонь. А нам и надо-то было пересечь поляну и снова удалиться в лес, куда немцы заходить боялись. В другом месте мы напали на немецкий обоз и без потерь взяли в плен ездовых вместе с лошадьми, да немецкий медсанбат. В дальнейшем они нам очень пригодились.

Я, бывало, не переставал удивляться тому, как обучены лошади. Воду из озера или ручья они не пили, а только из брезентового ведра. И уж если не накормишь, то эта животина ни в жизнь с места не тронется. К тому же они понимали только немецкую речь и были послушны у своих ездовых. Наше "нуканье" на них никак не действовало.

Из окружения мы вышли с большим обозом и с оружием. Под Москвой у станции Кротово нас разместили на переформирование. Меня направили в Подольск на повышение квалификации, а в октябре 1942 года я был вновь в строю 431-го полка 52-й стрелковой дивизии, где я стал командиром роты разведки. С этим подразделением я прошел все дороги войны.

Особенно запомнился Ржев – этот орешек, над которым бились многие месяцы и уложили тысячи и тысячи за каждый шаг к нему. За все дороги войны я не видел столько крови, как под Ржевом. Осенью дивизия перешла к обороне. Как ее называют – окопная война – не отличалась практически от тех кровавых боев, которые только что прошли. Постоянные схватки разведгрупп, наших и противника, т.е. разведка боем. Это когда бросают в бой взвод или роту и определяют, какими силами противник их уничтожает. Артиллерийские дуэли, нескончаемые бомбежки, да плюс ко всему досаждали снайперы, поэтому люди гибли ежедневно и кровь людская лилась не переставая.

Многие послевоенные годы раздумья не покидают меня. Почему под Ржевом каждый шаг нам доставался ценой большой крови? Уж не потому ли, что мы плохо воевали? Нет и нет, боевой дух у нас был высок, однако многого нам не хватало и вооружения, и боеприпасов, и опыта. Сказывались нехватка квалифицированных офицерских кадров, неграмотное решение ряда тактических вопросов под Ржевом со стороны высшего командования. Кто же в основном командовал солдатами в начале войны? Это директора школ, колхозов, предприятий и заводов.

В памяти остался такой случай: один командир батальона (запамятовал его фамилию, но хорошо помню, что он бывший директор школы) дал ошибочную команду сбить наш самолет "кукурузник", за что угодит в штрафной батальон. Мне от души было жаль этого умного и доброго человека, но таковы были реальности войны. Наше "карающее око" не дремало, и с нашим братом особенно не церемонились, не брали в расчет ошибки, недостаток опыта и другие промахи. Все мы тогда жили по суровым законам войны.

Судьба меня миловала. За войну был четыре раза ранен, но остался живым. Многих моих друзей однополчан растерял я на дорогах войны под Смоленском и Вязьмой, у стен Ржева и на просторах Украины, в Балканских странах и в Маньчжурии. Они в моей памяти навсегда живые, отчаянные по храбрости разведчики – молодые и задорные парни. Их светлые образы напоминают всем нам: Люди! Берегите мир!

Ходосок Василии Федорович.

Нелегкое это дело, вспоминать о войне. Теперь уже не назовешь точные даты, названия деревень, фамилии и имена боевых друзей. Сколько их прошло через мою память, живых и мертвых! Но есть даты, названия мест и имена людей, которые остались в моей памяти на всю жизнь. Разве смогу я забыть Волгу, на которой сейчас живу! С нею я породнился более полувека тому назад, приняв крещение в ее сентябрьских водах сорок второго, когда форсировали Волгу в районе Ржева Но начну все по порядку.

Служба моя началась с мая 1942 г. Попал я в учебную роту автоматчиков 707-го полка вновь сформированной 215-й стрелковой дивизии. Личный состав роты был в основном сформирован из курсантов Тюменского пехотного училища. Отличались мы лишь тем, что они были в сапогах, а мы в обмотках. Наш командир был хороший парень – высокий, стройный и добрый, чего не скажешь о политруке – небольшого роста, малограмотный и очень злой. Меня он невзлюбил за то, что я постоянно приставал к нему со всякими вопросами, на которые он не любил отвечать, а подчас и не мог.

Например – почему нельзя читать немецкие листовки? Ведь мы их все равно читали. Немцы вели широкую пропаганду. Даже за линией фронта они разбрасывали свои листовки красные, белые, голубые. Смысл в них был один и тот же – переходите на нашу сторону. Красная Армия разбита. Даже сын Сталина перешел на немецкую сторону, а внизу листовки черной чертой был отделен уголок, где было написано: – "Оторви и сохрани, пропуск. Будешь накормлен и устроен на работу". Никто из ребят не знал, есть у Сталина сын или нет. Лишь после войны я узнал подробности о сыне Сталина – Якове. В разговорах меж собой мы сходились в одном – брехня.

По известным причинам откровенно разговаривать то мы не могли. Однажды у одного из наших курсантов сорвалось с языка, что, мол, пока Сталин скажет слово, я успею съесть котелок каши, что он на лицо рябой, так как самому довелось увидеть. Подобные разговорчики дошли до командования полка. Курсант схлопотал 5 или 10 суток гауптвахты, а к нам побеседовать пришел комиссар полка. Он хорошо и убедительно рассказывал нам о Сталине. Я сразу почувствовал, что с нами беседует человек умный и образованный, к тому же большой шутник, обладающий талантом разговаривать с людьми.

Кормили нас в то время плохо. Лишь позже, одолев ржевские рубежи, когда дивизия включилась в наступательные операции, солдатское питание наладилось. Тыловики заработали как это им положено. В памяти, как заноза, застрял такой случай: хозяйка дома, где размещался штаб полка, в русской печи пекла хлеба, а потом вынесла караваи в кладовку, чтобы их остудить. Один из наших, находясь на посту, засек это, влез через крышу в кладовку, от души наелся свежего хлеба и один каравай прихватил с собой, чтобы нас попотчевать. Вылезая обратно, он сорвался и наделал шума. Хозяйка подняла крик. Бедолагу схватили, арестовали, а затем осудили на десять лет, отправив его в штрафной батальон.

А еще помню такой эпизод Были на занятиях в поле, где рос клевер, а среди него отдельные кусты конского щавеля. Известно, что его листья горькие, а стебли кислые и съедобные. С ребятами я поделился своими открытиями, что есть шанс закусить щавелем. Мы так увлеклись этим занятием, что нашему командиру отделения за нас попало, и он на нас обиделся. На следующих занятиях мы показали "класс", за что отделению была объявлена благодарность.

Весной на полях во время занятий мы собирали картофель в бывших гуртах. За зиму он превратился как бы в крахмал, стоит лишь удалить кожицу, а затем растирать в горячую воду, и кисель готов. Эту жижу, черную и с неприятным запахом, можно было пить, предварительно охладив. У нас даже была отработана своеобразная технология питья, как говорят с открытым горлом, т.е. пей, не дыши и не работай зубами, практически выливай напиток себе вовнутрь. В этом напитке было много земли, но нам, молодым парням, эта процедура была каким-то подспорьем к нашим скудным харчам.

Запомнилась такая забавная история. Шли мы все три взвода на пристрелку автоматов. Идем мимо леса и видим, на сосне сидят три вороны. Командир роты остановил подразделение, взял автомат и сказал: "Смотрите, как стреляют наши автоматы". Короткая очередь, и все вороны падают вниз. Многие побежали подобрать убитых ворон, пошел туда и командир роты. Но ворон не оказалось под деревом. Тогда командир построил всех в две шеренги и обошел строй. Две вороны сразу нашлись, у одного явно из под шинели торчали лапы, а у другого неестественно выпирал живот. Третью ворону так и не нашли. Многие стали убеждать, что это, наверное, подранок, и она куда-то спряталась.

Когда пришли на стрельбы, подходит ко мне мой друг Иван Седов и говорит "Вася! А ворона ведь у меня. Я ее спрятал в штаны, вот только пока мы шли, ее чертовы когти все у меня там поцарапали." Ночью с Иваном мы были в наряде. Ворону опалили и сварили. Скажу откровенно дрянь, мясо синее и не вкусное, а бульон горький. Я почти не ел эту "дичь", а Иван доконал ворону до конца.

Но как бы тяжело не было, все мы тяготы войны переносили с достоинством, никто не стонал и не хныкал. Мне помогала закалка трудного детства. В родной деревне Конотоп, что у самой Припяти на Гомельщине, пас скот, делал большие переходы, рано научился плавать, правильно мотать портянки и все такое, что необходимо в походах. Все это мне пригодилось в годы военных испытаний.

Первое боевое задание я получил в середине августа сорок второго. Однажды в роту пришли двое и подали записки замполиту (командира в то время не было). Прочитав записку, замполит тут же сразу указал на меня и Ивана, сказав: "Вот вам два орла, эти ребята подойдут". Это были разведчики. Мы отправились в их расположение.

На краю деревни, в небольшой землянке нас, в первую очередь, спросили: хотим ли мы поесть, и, не дожидаясь ответа, поставили по котелку овсяной каши. Офицер нам объяснил, что завтра пойдем на задание. После инструктажа, под вечер следующего дня, мы двинулись в путь: двое разведчиков и мы с Иваном. Лесом подошли к небольшой речушке, петлявшей по заболоченному лугу, за которым вдали виднелась деревня. Подобрались к краю деревни, осмотрелись и поползли на огонек, маячивший невдалеке.

В раскрытых дверях гумна была видна полевая кухня. Двое немцев маячили у кухни, один с винтовкой, а другой у топки. Разведчики пошли брать "языка", а мы у угла подстраховывали их. После не большой возни разведчики вытаскивают под руки немца, мы подбегаем, хватаем его за ноги и все вместе тащим к речке.

Когда я подбегал, то в мгновение ока увидел у ворот приоткрытый термос. Сунул туда палец, почувствовал что то мягкое, подумал, что масло или жир, и, недолго думая, на ходу, схватил за лямки и бросил через плечо. "Язык" оказался тяжелым. "Передохнем", – уже в лесу сказал старший и, заметив у меня на плече термос, с удивлением спросил: "Что ты прешь"?" "Масло, – говорю ему, – прихватил попутно". "А ну, покажи-ка^!" Сунув палец в термос и понюхав, сказал: "Это солидол, брось сейчас же эту дрянь". К утру мы были на месте, сдали "языка" и нас отправили обратно в свою роту.

Меня встретил замполит и спросил: "Ну как разведка?" По тону я понял, что он все знает и иронизирует, поэтому все рассказал как было, и как блеснула и оборвалась "карьера" стать разведчиком. Остался благодарен, что не рассказал ребятам о моих "трофеях", а то бы засмеяли.

В конце августа я получил и первое боевое крещение. Предстоял танковый десант на деревню Коровино. Наша группа на танках ворвалась в немецкие окопы, и завязалась рукопашная. Наша задача и состояла в том, чтобы отвлечь немцев и посеять в их рядах панику. Это нам удалось, но и потеряли мы своих ребят немало. В ходе атаки танк, на котором я ехал, так и остался сгоревшим у самых немецких траншей, а мне пришлось раскапывать Шлепова. Он, с раздавленной грудью, был завален землей. Мы с легко раненым Иваном всю ночь тащили его по танковой колее в медсанбат.

На завтрак старшина принес харч и много хлеба, но пища не лезла нам в горло. Эта деталь тяжелым камнем запала мне в душу, и потом долго снились те ребята, у караваев с хлебом, которых мы потеряли в той первой атаке.

После боя за Коровино нас перебросили в другое место, где после очередного налета авиации меня зарыло землей. Друзья меня спасли. Как потом рассказывал Иван, из моего окопа торчал лишь конец шинели. Всю жизнь благодарен друзьям, что спасли меня. На этом рубеже я впервые увидел работу наших "Катюш" и у меня зародилась мечта узнать и посмотреть на это грозное чудо.

И такой случай представился. На другой день командир роты мне и Ивану дал команду: "В распоряжение лейтенанта". Мы поехали на полуторке. У лейтенанта, со знаками различия артиллериста, я спросил: "Куда едем, за снарядами или продуктами?" На что он ответил неопределенно: "Приедешь, узнаешь". Проехав вдоль ручья 3-4 километра, машина, вдруг, свернула в сторону и вскоре нас остановили младший лейтенант и сержант. Из кабины машины вышел офицер и стал с ними о чем-то разговаривать. К нам подошел сержант и спросил: "Чего начальство пожаловало?" На это ответил ему: "Не знаю" и тут же задаю вопрос: "Чего это вы, даже начальство к себе не пускаете?" "Не положено", сказал он мне, всем своим видом давая понять, что объясняться он не намерен.

И тут я увидел: в крутом откосе, у ручья вырыты ниши, в которых стоят машины, укрытые брезентом. Я внимательно стал рассматривать одну из машин, у которой был приоткрыт брезент. Никаких стволов, откуда должны вылетать снаряды я не обнаружил. Какие-то рельсы или доски уложены в ряд и с дырками. Мое любопытство все больше разгоралось, спрыгнув с машины, я подошел к сержанту и спрашиваю его: "Это вы "Катюши" охраняете?" Сержант смерил меня недружелюбным взглядом и сказал этаким металлическим тоном: "Охраняем то, что положено охранять, а ты иди-ка сейчас на свое место в машину", глаза его блеснули недобрым огоньком. От его колючего взгляда мне стало не по себе и я тут же ретировался в машину.

Начальство, меж тем, поговорив меж собой в стороне от нас, и рассматривая планшетку, очевидно с картой, вернулось, и мы уехали.

"Куда ездило начальство?" – спросил меня мой командир отделения. "По-моему мы ездили туда, где стоят "Катюши" – и тут же выразил свои сомнения. А может это бутафория какая, чтобы нам пыль в глаза пустить. "Отпусти, – говорю сержанту. – Как начнет садиться солнце, я рассмотрю все и доложу". "Ты что, Ходосок, хочешь попасть в трибунал? Расстреляют, да и меня вместе с тобой. Так что отдыхай и не вздумай самовольничать", – строго закончил мой командир. Так и осталось для меня тайной, что такое "Катюши". А вечером они снова дали залп по противнику.

В тот вечер мы получили сухой паек – по два сухаря и сахар. Значит куда-то снова идти, снова шагать, далеко ли, близко, солдату не ведомо. С Иваном мы решили паек прибрать, то есть подзаправились перед походом, который не заставил себя долго ждать.

После марш-броска в полночь мы оказались у крутого спуска Волги. Командир роты пояснил, что на том берегу спрятана лодка прямо в воде, ее надо найти и пригнать к нашему берегу. "Добровольцы!" -обратился он к автоматчикам. Никому не хотелось лезть в сентябрьскую холодную воду. Взялись за это дело втроем – мы с Иваном, и к нам присоединился Карелин. Мы с Иваном разделись и поплыли через Волгу, а Карелина оставили сторожить одежду. С противоположного берега то и дело в небо взлетали осветительные ракеты. Посветит, погаснет такая ракета, а смотришь через минуту, две другие светят. Подплывая к другому берегу, мы заметили: что-то вдоль берега плавает в большом количестве. Пригляделись – да это же трупы наших солдат и невдалеке наполовину затопленная лодка.

В перерывах между ракетами сняли две каски с убитых и откачали воду из лодки, а затем перегнали ее без происшествий на наш берег, попеременно толкая ее впереди себя. Бросились одеваться, чтобы поскорее согреть окоченевшее тело, а Карелин тем временем откачивал воду из лодки. Увлеклись так, что не рассчитали как взвилась ракета и в какое-то мгновение раздался взрыв снаряда невдалеке от нас. Карелина оттащили от берега уже мертвого, а мы двинулись в наше расположение доложить о выполнении задания.

До рассвета шла переправа. По шесть человек в лодке, а потом двое гонят ее обратно. Быстро окопались и осмотрелись вокруг. Всюду, сколь хватало взора, в разных позах валялись трупы наших и немецких солдат. По всему было видно – жестокий, рукопашный бой был тут до нас, да и трупы плавают – значит не одну неделю бились за этот пятачок. Мы с Иваном окоп не рыли, а вытащили убитого немца из его окопа и, основательно устроившись, наблюдали вокруг.

Наши раздумья прервала команда: "В атаку!" Мы, автоматчики, двинулись короткими перебежками, а за нами цепью бойцы роты. Бой длился где-то 15 минут, и наступила зловещая тишина. Ни обстрела, ни наступления с той и другой стороны. Только слышно было, как Волга покачивает убитых и они, постукивая касками, казалось, поднимаются нам на помощь.

А у меня перед глазами маячило лицо солдата, с которым я встретился. Он лежал окровавленный, с разорванным животом, опираясь на сосну.

– Автоматчики пришли, – сказал он слабым голосом, – это хорошо. Как тебя зовут?

– Вася, – говорю ему, оторопев.

– Пристрели меня, Вася, сил больше нет, вторые сутки мучаюсь. Я вздрогнул от его слов и из жалости к несчастному тут же слукавил:

– Да там, сзади нас, санитары, потерпи, браток, пока тебя подберут А про себя подумал, да кто на этом горячем пятачке, в этом пекле будет подбирать? Да и судьбою он приговорен умереть, только не сразу, а с муками.

В полдень поступила команда автоматчикам отойти к Волге. Сосредоточились мы у самого берега, под кручей, а мне от ротного по ступила команда. "Пойдешь в распоряжение политрука", – сказал он, и указал на незнакомого мне офицера.

Пробежав вдоль берега вверх по течению, мы сели перевести дух. "Видишь, вон там вода бурлит, – показал мне политрук на Волгу – это переправа". В том месте на другом берегу стоял танк, то ли подбитый, то ли заглохший, не подававший признаков жизни. Политрук снял сапоги и шинель, отдал мне и сказал: "Я побегу, а ты за мной. Смотри в воду, там мешки с камнями и песком набросаны. Прыгай по ним и не сорвись, а то не выберешься".

Беру его шинель на плечо, сапоги под мышку, полы своей шинели подбираю руками, автомат на шее и помчался за политруком. Он быстро перебежал Волгу. А я, добежав до середины реки, почувствовал, что выдыхаюсь. Переправу начали обстреливать. По звуку слышу – сейчас разорвется снаряд, бросаю шинель и сапоги, делаю рывок и падаю в воду около танка. Тотчас осколки забарабанили по броне танка, а меня моя звезда опять сберегла.

Лежу в воде и вижу: политрук сидит на берегу и машет мне рукой – давай, мол, сюда, а я подняться не могу, промок до нитки. Выбрался кое-как на берег и докладываю политруку, что его шинель и сапоги унесло водой, на что он только махнул рукой и ушел, а я двинулся искать свою часть.

Мне довелось участвовать в операции первого штурма Ржева в сентябре сорок второго. Меня откомандировали охранять землянку командира полка Туманова П.А. и выполнять отдельные его поручения, как связному. Мне довелось преодолевать "поляну смерти" в районе городского леса под Ржевом. Помню, как короткими перебежками преодолевал это проклятое место. Немецкий пулеметчик открыл по мне огонь. Автоматными очередями я его успокоил, но и сам был ранен. Отполз за куст, осмотрел рану, а из ноги кровь хлещет с двух сторон. На мое счастье мимо меня проползал солдат. "Ложись, – говорит, – на спину, вытащу!" "Тяни, – говорю, – дружище, я должен командиру доложить о задании".

После моего задания, когда я доложил командиру полка Туманову, он дал команду отправить меня в медсанбат. Двое солдат на носилках пронесли меня метров 200 и положили на подводу, в которой уже лежало четверо раненых, не способных ходить. Я стал пятым, а потом подсел младший лейтенант, раненый в руки, и лошадка нас повезла.

В сырой лощине телега застряла, и возница предложил нам двоим сойти, обещав за нами вернуться. Младший лейтенант помог мне сесть у дерева, и мы долго разговаривали, а потом я потерял сознание. Когда очнулся и открыл глаза, было уже утро, солнце светило высоко и рядом никого не было.

Смотрю, по дороге мимо едет полевая кухня и правит лошадью наш старшина. Кричу ему что есть мочи: "Старшина, это я, Ходосок, помоги!" На счастье услышал, усадил рядом, а потом накормил и отправил в медсанбат. Век ему благодарен, моему спасителю!

Потом пошли дороги по госпиталям, но фронтовых дорог на мою долю хватило. В январе сорок третьего меня призвали по моей настойчивой просьбе. Служил в рядах 22-й гвардейской дивизии.

Особенно мне запомнилась трогательная история, когда мы двигались к фронтовому Ржеву. Нашему взводу командование поручило на станции Андреаполь заняться погрузкой боеприпасов для нашей дивизии. Шли всю ночь и остановились у переезда. Город был сожжен. На пепелищах виднелись только печные трубы и ни души, ни признаков жизни. В лощине, недалеко от железной дороги, я увидел: вьется дымок. С моим командиром отделения Кравцом мы решили проверить. Это оказалась маленькая банька, в которой поселились старик со старухой.

Они обрадовались нашему визиту, а старушка прослезилась и сетовала, что нечем угостить гостей. "Как же вы живете, чем питаетесь? – спросил Кравец стариков. Старушка рассказала, что ходит на станцию встречать и провожать воинские эшелоны. Носит с собой родниковую воду, которой всех угощает. Солдаты дают кто хлеб, кто концентрат, кашу или еще чего-нибудь. Вот тем и живут.

Оставили мы старикам все, что было в вещмешках, а я оставил запасную пару белья, и говорю бабке: "Одень старика, а то он совсем обносился".

Мы попрощались и двинулись к двери, а бабка достала из-под кофты маленькую бронзовую иконку со словами: "Господь будет вас оберегать". Мы растерялись оба, как это нам, комсомольцам, взять икону и куда ее девать!

Старушка держала меня за полу шинели и умоляюще смотрела в глаза. Не мог я обидеть пожилого человека, взял иконку и положил в карман гимнастерки. По дороге попросил Кравца, чтобы он никому не говорил об этом. Боялся, что ребята засмеют. Ведь в то время все мы были так воспитаны. Так и прошла всю войну эта икона. Она и сейчас хранится у меня, как память о войне, о том, как русская мать благословила белорусского парня пройти все дороги войны.

В. Ходосок.

К главному меню