Глава шестая
ЭТО БЫЛО, БЫЛО, БЫЛО...

Л. Мыльников

СМЕРТЬ ПОПРАВ

Михайлов Алексей Семенович.

Предчувствия не подвели Павла Самсонова, но потребуются годы, пока Алексей Михайлов даст о себе знать. Он встретится с любимой сестрой. И поныне в средней школе № 12 города Электросталь, в школьном музее хранится его первое письмо, как напоминание о том подвиге.

Судьба Алексея Семеновича – особенная. Война для него длилась какие-то мгновения по сравнению с теми, кому довелось прошагать по дорогам войны, как говорят, от звонка до звонка. Все остальное время ушло на скитание по концлагерям, на борьбу за свое существование на земле, на то, чтобы не потерять свой облик и остаться человеком, в полном смысле этого слова.

С волнением читаешь письма бывалых солдат, прошедших по ржевским дорогам войны. История доносит до нас отдельные человеческие судьбы во всей красе российского духа – духа богатырей, воскрешая ту трагическую и вместе с тем героическую эпопею, разыгравшуюся на Ржевской земле более полувека тому назад.

Вот что было дальше после дерзкого броска на немецкую колонну, расположившуюся на отдых на большаке Ржев-Молодой Туд

"Та атака в ночь с 14 на 15 октября 1941 года и брошенные мной две гранаты "лимонки" оказались последней надеждой прорваться к своим, но они сыграли немалую роль для моих друзей", – пишет Алексей Семенович Михайлов из Мариуполя. Во время броска немецкий часовой успел дать очередь в Алексея. Упали оба одновременно, захватчик замертво. Разрывная пуля раздробила кость ниже колена, образовав две раны. Алексей упал, потом в горячке вскочил, пытался бежать, но тут же упал, потеряв сознание от резкой боли.

Очнулся, пополз. Инстинкт самосохранения подсказывал: как можно дальше от места боя, от полыхавшей колонны, туда – в кромешную тьму и неизвестность.

Алексей полз с перерывами, сознание покидало его. У проселочной дороги его подобрали артиллеристы. Забравшись на лафет пушки и укрывшись брезентом, Алексей задремал. Сколько так прошло времени – неизвестно. Алексея разбудил громкий возглас одного из артиллеристов: "Братцы, распрягай коней'! И айда кто куда!" Этот возглас пронзил Алексея с головы до ног, как будто он принял ушат холодной воды. Тем временем все разбежались, и Алексей остался один в чистом поле, у пушечного лафета со своими мыслями: "Что делать?" Без конца он задавал себе один и тот же вопрос, впадая в забытье, и вновь приходил в себя.

Непонятные шорохи перебили его мысли. Они постепенно усиливались. По дороге брела лошадь, запряженная в бричку. Судьба посылала еще один шанс выжить. Увидев человека, лошадь остановилась. Алексей кое-как добрался до лошади и заглянул в бричку. В ней лежал и стонал человек. "Такой же бедолага, как и я", – подумал Алексей, забрался в повозку, понукнул лошадь, и повозка двинулась.

"Долго ли, мало ли мы так ехали, ничего не помню, – пишет Алексей, – не помню, как оказались в какой-то деревне. Очнулся на рассвете, кто-то тормошит меня. С трудом открываю глаза и не верю – надо мной склонился Петр Павлович Полегонов – сержант из нашего полка. Как он шел сюда от той переправы на Волге, какими путями? Но было не до разговоров. Петр помог мне дойти до избы, где оказал первую помощь, перевязав рану индивидуальными пакетами. Вскоре в избу вошли еще несколько человек с оружием. Меня положили вместе с ранеными. Их тоже было несколько человек, раненых кто в руку, кто в ногу, кто двигался ползком, кто передвигался, держась за стенку.

Немного прошло времени, кто-то крикнул: "Немцы!" Все, кто способен был двигаться и стрелять, вступили в бой. Потом стрельба прекратилась, и в избу ворвались немцы. С криками и шумом они обыскали нас, раненых, ничего не нашли и уехали.

К вечеру пришли хозяин с хозяйкой, пожилые люди лет шестидесяти и накормили нас. Мы спросили о судьбе солдат, вступивших в бой с немцами. "Все погибли", – сказали они нам.

Однако, погибли не все. Это хорошо известно. Полегонов, а возможно еще кто-то с ним, вышли из окружения. Вместе с Павлом Самсоновым Полегонов прошел всю войну, а за бои на волжской переправе он был представлен к ордену Красной Звезды. Только теперь никто не сможет сказать, какими путями Петру Полегонову удалось выйти из окружения, потому что его уже нет в живых.

Прошло три дня неизвестности. Затем подошли подводы, погрузили раненых и повезли в Ржев. "Старики, которые везли нас, говорили, что в Ржеве есть госпиталь для раненых военнопленных, – продолжил свой рассказ Алексей, – в городе разметили нас по домам. Меня и еще двоих солдат поселили у Лебедевых. Не помню, как называлась улица. Хозяева дома – старики имели дочь Дусю лет 30-32. Ее муж погиб в финскую войну. Прожили мы у них около месяца. Кормили нас тем, что и сами ели, как говорится, с одного стола. С продуктами в то время было тяжело. Людей спасало, что на полях было много павших коней. Где пилой, где топором разрабатывали туши и возили домой на санках. Эта "говядина" в тот период хорошо поддерживала нас. Дуся нас регулярно перевязывала, смазывая раны каким-то раствором. Лежали мы на полу на матрацах или мешках, набитых соломой. Было холодновато, потому что топливо немцы все забирали себе. Укрывались мы шинелями, да всяким тряпьем.

Через месяц двух солдат куда-то увезли, и я остался один, к облегчению хозяев. Однажды Дуся мне говорит, что по городу расклеены приказы комендатуры, чтобы жители сообщили, у кого содержатся раненые. За неисполнение грозили расстрелом. Она высказала опасение, что если ее отец узнает об этом, то потребует, чтобы меня сдали в госпиталь.

Так оно и получилось. Примерно через две недели ее отец об этом узнал от кого-то, поскольку сам был неграмотным и прочитать приказ не мог, и потребовал, чтобы я уходил, как он сказал: "от греха подальше". В наш разговор вмешалась Дуся и сказала: "Как же он пойдет без костылей, он ведь ходить не может". Нога у меня распухла, как болванка, и была словно привязанная гиря. Отец Дуси сделал мне костыли, на которых я начал учиться ходить.

Где-то в декабре я однажды сказал Дусе: "Уйду, не могу вас ставить в опасность". На прощание Дуся предложила мне помыться в баньке. Дала чистое белье, оставшееся от мужа, и на санках отвезла в госпиталь Оказывается, был такой. Он располагался недалеко от вокзала в двухэтажном доме. Поместили меня на втором этаже. В комнате вместо постелей был разостлан лен, на нем лежали вповалку тяжелораненые. Кто доживал последний час, а кто-то просто продлевал уже никому не нужную жизнь, но практически все мы были обречены.

Раз в неделю приходил врач – немец, а с ним санитар из военнопленных, который делал перевязки. Многие из раненых нуждались в операциях, но их не делали, а если и делали, то только ампутировали конечности. Кормили так: кружка баланды из семени льна, киселеобразная жидкость светло-коричневого цвета, да 200 граммов хлеба на день. Все время хотелось есть. Как бы ты голоден не был, а однообразная пища была приторной и противной. Многие умирали от дизентерии. Каждый день выносили по 15-20 человек, умерших от этой проклятой болезни. Покойников складывали в ров, вырытый рядом с "госпиталем".

Обязательным занятием была "утренняя зарядка" для всех, кто мог сидеть. Бывало, встаешь утром и приступаешь к ликвидации вшей. Они кишели на нас и высасывали последнюю кровь. Пока их перебьешь, так все ногти в крови делаются. Два раза приходила ко мне Дуся и передавала передачу – картошку, хлеб, свеклу.

В середине января сорок второго меня настигла новая беда – я заболел сыпным тифом, и меня поместили в изолятор. Этого изолятора боялись, потому что выхода оттуда не было. Оттуда выносили, а точнее вытягивали. Накинут петлю на ногу и волокут до самой ямы. Это повторялось каждый день слева и справа от меня.

Пребывание в изоляторе для каждого из нас было тройным горем. Ранение, болезнь и голод, потому что те харчи, которые запихивали в окошечко, неизвестно кому попадали. Хорошо, если среди больных был ходячий, который мог подать поесть каждому немощному. Какое-то время я был в бреду и не знал, что и как. Однако, оказался я каким-то живучим, чудо что ли спасло меня, но тиф не скосил, да и голод не доканал.

Тиф косил особенно упитанных, а такие были. Это были, в основном, полицаи, пользовавшиеся всяческим поощрением немцев. Они властвовали, наживались и издевались над ранеными. С вновь прибывших раненых снимали теплую одежду – белье, валенки, ватники. Помню, после изолятора положили рядом со мной полицая. Он взял мои сапоги, хоть и не очень-то хорошие, а мне дал разрезанные старые ботинки и пообещал дополнительно пять порций баланды. Не поверил я ему, да делать было нечего, не мог я противиться, человек я был беззащитный. Все же полицай свое обещание выполнил и приносил мне обещанное.

Тем временем рана у меня становилась все хуже и хуже. Как удар молнии услышал я слова доктора на очередном обходе – ампутировать. Я не мог себя представить без ноги. Все лежавшие вокруг говорили, что у меня "антонов огонь", и это означает: либо ногу отнимать, либо смерть.

Я решил бежать. Охрана не очень-то бдительно охраняла нас, безнадежных. 2 апреля я встал рано, оделся, взял костыли и затемно вышел, пролез через колючую проволоку и пошел к вокзалу по улице, параллельной железнодорожным путям. Шел медленно, часто останавливался, отдыхал, и снова шел.

Недалеко от вокзала внезапно нарвался на двух полицаев и немца. Они забрали меня и привели на вокзал. Не помню, что я им плел, откуда взялся в утренний час у вокзала. В это время на станции стоял эшелон с военнопленными. Очевидно, не желая разбираться со мной и считая, что я с этого эшелона, они затолкали меня в вагон, и покатил я к новым испытаниям. В дороге с ногой случилось облегчение. Рана прорвалась, гной вышел, опухоль спала и мне стало легче.

В Вязьме поместили нас в амбары хлебохранилища. Мертвых здесь хоронили не так, как в Ржеве. Их кидали в яму, вырытую тут же на территории хлебохранилища, и сжигали. И сейчас в глазах стоит жуткая картина во всех деталях, как к яме подводили детей лет 10-12 и расстреливали. Как мы потом узнали, якобы за порчу линии связи.

Вяземские полицаи ничем не отличались от ржевских. Помню, лежал рядом со мной Калинин, родом из Москвы. Он хорошо умел играть на гармошке (губной). Стал я замечать, что он получает лишнюю порцию баланды, а иногда и мне давал поесть. Потом он раскрыл свой "секрет". У него была золотая коронка. Полицай его запугал, что немцы все равно снимут у него коронку, да и жизни могут лишить. Так и пошел он на принуждение полицая отдать ему коронку за 15 порций баланды. Вот Калинин мне и пожаловался, что полицай требует с него коронку, а он снять ее никак не может. "Помоги", – умоляюще обратился он ко мне. "Нет", – говорю, – избавь меня от этого несчастья". Нам помог случай. 25 апреля нас погрузили в эшелон и мы отправились в Боровуху. Это где-то в Белоруссии. А полицай, как говорится, так и остался с носом.

В Боровухе держали нас, как скот в загоне, под открытым небом, за колючей проволокой. Голод утоляли лебедой, благо она росла в изобилии. Эту траву можно есть, была бы только соль. Но мы "паслись" в этом загоне как скот и о соли не помышляли, потому что и на воле соль была большим дефицитом.

В конце июня нас отправили в другой лагерь, Кальватория. Непонятно почему, но мы оказались в офицерском лагере, от младших лейтенантов до генералов. Рана моя гноилась, нога не выпрямлялась, наступать на нее я не мог. Да и как можно поправиться, если кормили всякими отходами и гнильем. Валялись мы без подстилки и укрытия.

Однажды из окна лазарета мне довелось увидеть, что творится в лагере. Вначале я подумал, что взбунтовались офицеры, ибо немцы и полицаи с собаками и пулеметами спешили по главной дороге лагеря, которая вела к кухне.

Выстроили всех офицеров по шесть или восемь в ряд .Сколько их было всего – трудно сказать, так как обзор из окна был ограничен. Заставляли их делать марш-броски до кухни и обратно с котелками. Отстающих били прикладами, травили собаками, убивали. Позже мы узнали причину этой акции. История такова: два полицая взяли трех офицеров для какой-то работы в городе. Работая лопатами, они убили ими полицаев, захватили их карабины и скрылись. Немцы объяснили, что этих офицеров поймали Однако этому никто из нас не верил. Иначе немцы их привезли бы и публично казнили на глазах у всех заключенных В душе мы радовались за смельчаков, которым удалось вырваться из неволи.

В конце сентября всех нас, раненых и больных, отвезли и Германию, в город Цигенганн, в "Шталаг № 9-а". Это был распределительный лагерь. Отсюда распределяли "восточных рабов", кого на работы, кого в крематорий. Военнопленным на спине на одежде ставили клеймо US, а гражданским на груди OCT. Каждому присваивался номер, и каждому можно было забыть свою фамилию и имя, потому что учитывался наш брат по номерам. Всех трудоспособных отправляли на принудительные работы.

Лагерь был интернациональным, здесь были французы, итальянцы, англичане и, конечно, мы – славяне. Распределены мы были по разным зонам. Кормили здесь немного лучше, чем в других лагерях. Очевидно, немцы рассчитывали нас подкормить, чтобы на работах в каменоломнях и шахтах выжать последние силы. Пищу в барак приносили в деревянных ушатах. Такие у нас в Сибири были в банях, вместо тазов. Разольют, бывало, по кружкам и котелкам из ушата, а десятки глаз уже следят, куда его поставят порожний, и тут же коршунами бросаются на него, пальцами, а больше ладонями вылизывают до чистоты. Вот до какой степени людей довел голод.

В бараках были двух- и трехэтажные нары, спали на голых досках. На лагерной комиссии 20 октября 1942 года нас, несколько человек, направили в лазарет города Трайзе. Там же рядом находился военный госпиталь, где лечили немцев с Восточного фронта. В двух бараках рядом находились: в одном – славяне, в другом – французы.

Здесь спасали от голода наша деловитость и сообразительность. Воровали мы у фашистов как могли. Это было очень опасно и грозило смертью. К примеру, когда привозили хлеб и батоны для немецкого госпиталя, то среди нашего брата находились такие виртуозы, что успевали незаметно спрятать хлеб или батон под рубаху, прямо под надзором немок-санитарок, которые выстраивались от машины до самой хлеборезки. Были еще и такие методы "увести" хлеб: за глухим забором кухни становились наши ребята и ловили буханки, которые ухитрялись перебросить переносчики. "Искусство" тут еще заключалось в том, как суметь на миг отвлечь внимание немок-санитарок во время броска буханки. В бараке добычу делили поровну между всеми.

Должен заметить, что немцы были разные. Среди охраны были и добрые люди, это в основном из политических, они помогали нам чем могли. Занимались мы также каким-то ремеслом: шили тапочки, делали игрушки (медведей, спортсмена, крутящегося на перекладине, кузнецов и т.п.). Я занимался изготовлением шкатулок, обклеенных узорами из соломы. Материалы для изделий приносили "наши" немцы, они же и реализовывали продукцию.

Мне из политических запомнился немец по имени Шульц. Он выносил готовую продукцию, менял ее на рынке на продукты, которые приносил и делил между нами. Калитки от нашего и французского барака были рядом. Бывало, когда дежурил Шульц, он откроет нашу калитку и поставит пару ведер баланды. Тут уж наша братва не терялась, мигом переливала харч в порожние ведра и ставили на место тару. Французам баланду по качеству готовили лучше, чем нам. Она была мучная и чем-то заправлена.

От Красного Креста французы получали посылки с галетами, шоколадом, консервами. Нередко французы менялись с нами, продукты на тапочки, перебрасывая все это через колючую проволоку.

На очередном осмотре 15 января 1943 года меня перевели в лагерь Эйзенах, где в лазарете сделали операцию по очистке раны от мелких осколков костей, которые выходили вместе с гноем. Жизнь здесь ничем не отличалась от других лагерей. Поскольку рана у меня не заживала, то в феврале 1944 года я был переведен в лагерь Оберзуль, а через полтора месяца вновь оказался в лагере города Цигенганн, в том самом распределительном "Шталаге 9-а".

К нам часто стали заглядывать власовские офицеры. Они агитировали нас вступать в "РОА" – русскую освободительную армию. Были такие, которые шли на предательство. Причины были разные. Одни не могли больше переносить адской жизни и голода, другие – чтобы получить свободу и затем сбежать на Родину.

Через месяц меня отправили в лагерь Верфельд, где сделали вторую операцию по очистке кости, а через полгода вернули обратно в лагерь Цигеиганна. Пробыл там месяц и меня в феврале 1945 года перевели в лазарет Трайзе.

Не могу понять, почему немцы нянчились со мной всю войну. Какой прок от инвалида? Или им уж очень хотелось сделать из меня раба? А может быть, это просто немецкая пунктуальность? Вот нет приказа меня убить, значит, делай, что делают со всеми. А скорее всего, никому до меня не было дела. Я был всего лишь маленькой частицей миллионов и миллионов тех мучеников, которые шли по конвейеру смерти под иезуитским лозунгом "Каждому – свое". Эти и другие вопросы роем вертелись у меня в голове, и я решил бежать

В феврале 1945 года я бежал, так как устал ожидать своей смерти. В центре города, куда я попал но незнанию обстановки, меня задержали парни из "гитлерюгенда". Это немцы – юнцы лет 14-16, одетые в шорты, рубашку с черным галстуком и на поясе кинжал. Не помню, что я пытался им объяснить, но они меня не понимали. Мимо проходил полицейский. Он дал команду отвести меня в лагерь.

К счастью на проходной дежурил Шульц "Господи!" – взмолился я про себя, – судьба уже в который раз уберегла меня от смерти. Шульц взял меня за шиворот, демонстративно толкнул в зону, что-то причитая и затем объясняя фашистским юнцам. Главное, что на этом все затихло, очевидно, Шульц не докладывал начальству о моем побеге, иначе мне бы не миновать за это суровой кары.

Вскоре мне сделали третью операцию, а 20 марта мы с напарником бежали. Однако судьба нас разлучила. На окраине села мы с Иваном решили запастись продуктами и залезли в подвал к бауэру. Я полез, а он остался караулить. Слышу, Иван кричит мне: "Немец на велосипеде едет". Прошли какие-то мгновения, а немец тут как тут. Слез с велосипеда и спрашивает Ивана: "Что тут делаешь?" Тот, не долго думая, бросился от него в сторону леса. Немец за ним, слышу пистолетные выстрелы. Ушел Иван или нет, не знаю, но мы с ним так и разлучились навсегда.

Тем временем я вылез и бросился бежать в другую сторону. Старался идти лесом, ориентировался по Полярной звезде. С самого начала мы наметили бежать на Запад, так как здесь фронт был ближе, да и бдительность у немцев была не та. Тем более, что в этой стороне было много людей, насильно угнанных на работы. Можно было смешаться с этой группой людей и как-то проскочить.

У меня была карта на немецком языке. Она мне тоже помогала ориентироваться. Ходил я в то время с палочкой. На восьмые сутки я был уже в Зелгене. Питался тем, что воровал, залезая в погреба, или где что попадет под руку.

Однажды под утро я услышал вдали канонаду. "Это фронт", – мелькнула спасительная мысль, и я пошел навстречу. На другой день встретил четырех молодых русских парней, угнанных в Германию. Зову их вместе перейти линию фронта, а они говорят мне. "Там эсэсовцы расстреливают всех подряд, кто идет к линии фронта".

Остановились ночевать в лесу, в заброшенном бараке Очевидно, в нем раньше жили подневольные люди. Однако я нашел там подходящую одежду, в которую переоделся. Ребята быстро уснули, а я не могу, ворочаюсь с боку на бок, не могу справиться со своими мыслями, и на душе как то тревожно. Встал, заложил дверь палкой, завязал покрепче брюками, лег и уснул. Проснулся от звука, кто-то пытается открыть дверь. Пробрался к окну и вижу немец с автоматом наперевес удаляется от барака. Мурашки пробежали у меня по спине. Неужели пронесло? И тут же удивился, почему фашист не проверил барак? Скорее всего торопились гады, нельзя было задерживаться, фронт движется.

И утром мы убедились в этом. Мы увидели, как по дороге отступали немцы на машинах, мотоциклах, велосипедах. Откуда не возьмись, налетели штурмовики и на бреющем полете обстреляли колонну. Горят машины, крики, паника. Подошли танки, как бульдозерами расчистили себе дорогу, и ушли. Через некоторое время с запада показались танки. oни дали залп по месиву, что совсем недавно называлось колонной, и свернули с дороги в сторону деревни. В сумерках я не заметил, что она была рядом с бараком.

Когда танки были от меня метрах в 200-300, я заметил, что на броне у них белые звезды. Догадавшись, что это американцы, я пошел к дороге. Ребята не захотели идти со мной, у них были свои планы. На дороге показался "виллис". Поравнявшись со мной, он остановился. Я стал объяснять им, что я русский Офицер, ни слова не говоря, махнул рукой в ту сторону, откуда они ехали, машина двинулась, я заковылял по дороге. Вот так я перешел немецко-американский фронт.

Пройдя с полкилометра, я услышал стрельбу. Из леса, что справа от меня, стреляли, и, как я понял, в меня. Очевидно, они видели как я подходил к американскому "виллису", и им захотелось уничтожить меня. Недолго думая, я бросился в кювет и пополз, ища укрытие понадежнее. В висках стучало набатом, неужели мне суждено вот так бесславно погибнуть? В Ржеве спас ногу от ампутации, прошел концлагеря, перешел линию фронта и вот теперь.

За несколько лет странствий по концлагерям у американцев я в первый раз поел сытно. Помню, от белизны хлеба у меня слепило в глазах, а тут еще галеты, шоколад, мясные консервы, и все доброе, настоящее. Это было для меня как в сказке.

Таких, как я, было много, американцы собирали нас по всей своей зоне. Возили на машинах, а то и вели пешком, перемещали нас из одного населенного пункта в другой. Наконец, оказались мы в городе Кельне. Разместили в бывшем танковом гарнизоне, в двух- и трехэтажных казармах. Танковые ангары, тренировочные плацы и все необходимые службы оказались целехонькими. Кормили хорошо и за четыре месяца я достиг нормы своего веса. Если в армии мой вес был 70-73 кг, то в концлагерях я дошел до 38-40 кг. Раны на ноге постепенно заживали.

Хуже стало, когда нас передали англичанам. Кормить стали плохо, как в плену, а охрана – через каждые сто метров часовой. Однажды с другом Александром Гришиным мы сбежали. Он позвал меня с собой, чтобы навестить хозяина – владельца нескольких магазинов, у которого он работал. Отоварил он нас всякой всячиной и даже дал вина с собой несколько бутылок.

Обратно возвращались мимо дачных домиков, где решили передохнуть. Постучали в один из них, не отвечают, и тут я заметил, что приоткрыто окно. Влез и удивился богатой обстановке. Платяной шкаф на замок не закрыт, глянул, а там белья и одежды полным-полно. Пока Александр дремал, я нашел все для себя необходимое. Переоделся от белья до костюма. Нашел черный кожаный портфель, положил туда пару нижнего белья на смену, а свое грязное и ветхое тут же выбросил. Переодеваюсь, а сам думаю: "Это не грех, Бог простит, это мне компенсация за все мои муки в немецкой неволе".

Смеркалось, когда мы пришли в свой лагерь. Проходную прошли благополучно, если не считать, что вино, гаванские сигареты, да кое-что из закуски пришлось отдать часовым, как компенсацию за нашу самоволку.

В лагере я познакомился с девушкой по имени Вера из Мариуполя. Так и связала нас вместе судьба на всю оставшуюся жизнь. Но это будет потом, когда кончатся наши лагерные муки в тоске по Родине. Не один месяц лагерной жизни был еще впереди.

В лагере вовсю шла агитационная работа с тем, чтобы мы не возвращались на Родину, в Россию. Нам говорили, что там, на Родине, нас ждет ссылка, тюрьма. Мне и Вере предлагали поехать в Америку, Канаду, Францию, сулили нам златые горы, но мы не верили и говорили, что Родина ждет нас.

28 августа 1945 года мы двинулись в путь из Кельна. Душа радовалась – едем домой, на Родину, конец лагерной жизни, а когда прибыли в город Невель, то расстроились, лагерная жизнь еще не кончилась. Это уже было 28 октября. С Верой пришлось расстаться Она поехала на Родину, в Мариуполь, а всех нас, военнопленных, отправили на станцию Опухлики, где разметили в землянках.

Формально мы считались в горьковской запасной дивизии, а фактически это был фильтрационный лагерь. Все дела тут вершила наша контрразведка "смерш", что в переводе на простой язык означает – смерть шпионам. Распорядок был лагерный, да и кормили по-лагерному. Надо было доказать свою лояльность, и, главное то, что не по своей воле попал в плен. Шла сортировка, людей отсеивали кого куда: кого на Родину, быть полноправным гражданином своей страны, кого – на Колыму, добывать золото, кого – в сибирскую тайгу, пилить лес. Перед нами опять замаячил лозунг – каждому свое.

2 декабря 1945 года – самая праздничная дата в моей жизни. Мне выдали документы, проездные билеты, справку на получение медали "За победу над фашистской Германией", и я поехал в Мариуполь устраивать свою жизнь. Мои друзья-однополчане помогли мне снять подозрения, не забыли меня. Я безмерно благодарен моему другу Павлу Самсонову, что он не забыл меня, а в трудные минуты помог".

Это письмо написал старый солдат 30 лет тому назад своему другу-однополчанину Павлу Самсонову. Это была исповедь о том, какими разными дорогами шли они к Победе.

В письме ко мне Алексей Семенович рассказывал: "Как только начну вспоминать, и передо мной встают картины минувшего, то в горле у меня становится ком, и я не в состоянии произнести ни слова. Делаю передышку и снова вспоминаю, а сердце сжимается, и слезы застилают глаза". И можно понять человека, пережившего настоящий ад.

Не менее памятным был для Алексея Семеновича 1948 год, когда его вызвали в военкомат и в торжественной обстановке в присутствии учащихся средней школы, занимающихся поиском героев, вручили боевую награду – медаль "За отвагу". Через много лет награда нашла героя за тот самый бой на Ржевской земле у волжской переправы и прорыв из окружения.

ПАРТИЗАНСКИМИ ТРОПАМИ

Владимиров Алексей Михайлович

Мало кто знает о партизанском отряде, которым командовал подполковник Алексей Михайлович Владимиров. Компетентные органы на Тверской земле считали этот отряд как диверсионную группу от 178-й дивизии. Вот поэтому о нем официально ни чего не известно. Лишь в документах ЦАМО имеются сведения по 178-й Кулагинской, Краснознаменной стрелковой дивизии о том, какую неоценимую помощь оказывал отряд, обеспечивая точными данными о противнике. Но ведь были и совместные боевые операции, о которых речь пойдет ниже.

Это было солидное партизанское соединение в тысячу активных штыков, сформированное из окруженцев, военнопленных ржевского концлагеря и местных жителей. Отряд действовал в междуречье рек Волги и Западной Двины между Торопецким и Селижаровским трактами, а также железной дорогой Ржев-Западная Двина В центре этого гигантского треугольника, расположенного на южных отрогах Валдайской возвышенности, находились нетронутые дремучие леса "центрального лесного заповедника", многочисленные речки и обширные заболоченные пространства. Отсутствие шоссейных дорог, а также сильно пересеченная местность делали этот район труднопроходимым, мало обжитым и удобным для тактических действий партизан.

Гассан Анатолий Федорович.

Большая роль в организации партизанского отряда принадлежит зам. политрука роты связи 386-го стрелкового полка 178-й дивизии Анатолию Федоровичу Гассану. Это он с группой бойцов и командиров вырывается из окружения и со свойственной ему энергией и оптимизмом поднимает людей на священную борьбу с захватчиками. Втроем с Алексеем Михайловичем Владимировым, Иваном Яковлевичем Смирновым они нелегально проникают в ржевский концлагерь, где девять дней с риском для жизни проводят разъяснительную работу с военнопленными и организуют массовый побег. Так организуется партизанский отряд. Командиром становится старший по званию А.М.Владимиров, а А.Ф.Гассан – комиссаром отряда

Сердечно благодарен ветеранам дивизии, замечательным патриотам России бывшему радисту 386-го полка Виктору Алексеевичу Медведеву и бывшему зам командира 709-го Сафиулинского полка Павлу Алексеевичу Самсонову, и всем, кто помог раскрыть забытые страницы боев на Ржевской земле. Имена героев тех далеких дней встают перед нами во всей могучей красе богатырей России.

Через 23 года после победной весны сорок пятого встретились боевые друзья в средней школе № 23 города Электросталь Московской области. Эта дружба не прекращалась до конца их дней. Один из них с палочкой, прихрамывая на ногу, вдруг остановился, и в упор всматриваясь в собеседника, взволнованно воскликнул

– Это ты, Петро?

– Да, это я, дорогой Алексей Михайлович.

Схватили друг друга бывалые солдаты в объятия и вспомнили студеную зиму сорок первого, жестокие бои партизан за Волгой у деревни Малое Монтрово, Малый и Большой Дубовичек.

Так встретились впервые после войны командир партизанского отряда А.М.Владимиров и врач 709-го полка Петр Иванович Лекомцев. Тяжело раненого командира партизаны тогда вынесли с поля боя и доставили на свой обогревательный пункт в деревню Висино. Через связных сообщили командованию, что требуется срочная, квалифицированная помощь. Петр Иванович решился на рискованную экспедицию. Прихватив с собой все необходимое и как можно больше медикаментов, с группой разведчиков он пересек линию фронта, оказал помощь А.М.Владимирову, дал соответствующий инструктаж, снабдил партизан медикаментами и благополучно вернулся назад.

"А я стоял у школьного стен да и смотрел, как завороженный, на знакомые мне черты лица, – вспоминает Виктор Алексеевич Медведев. Мог ли я предполагать, что мне не суждено будет увидеть моего друга-однополчанина Анатолия Гассана. Я виделся с ним в последний раз, когда мы вырывались из огненного кольца. Меня тогда ранило осколком гранаты, а потом – тыловой госпиталь, и в эту часть я больше не попал. Здесь у школьного стенда я узнал его героический путь. В тяжелейших переходах и непрерывных боях он всегда оставался весел, жизнерадостен, энергичен, казалось, его не берет никакая усталость. Мы восхищались им, его оптимизмом и какой то необыкновенной убежденностью и уверенностью в победе. Он прожил короткую, но светлую жизнь".

Корреспондент газеты Калининского фронта "Вперед" А.Терехов писал в то время – "К горечи наших временных неудач прибавилось еще одно нерадостное известие – пропал наш Анатолий. Никто и не помышлял, что такой человек может попасть в плен. Погиб геройски – решили мы"

Но Анатолий не погиб. С трепетным волнением держу в руках письмо, написанное четверть века назад, неторопливые, обстоятельные строки которого раскрывают историю полувековой давности. Жительница деревни Висино Ржевского района Александра Павловна Арестова пишет:

Встретились боевые друзья.

"В октябре 1941 года ночью ко мне постучали. Это был один из находившихся в окружении, а их в то время было много в наших краях. Это был Анатолий Гассан. Я дала ему слово и поклялась своими детьми спрятать ею и сохранить ему жизнь. Он остался у меня. Со мной были два сына Коля 11-ти лет и Витя 5-ти лет". "И далее Александра Павловна пишет об Анатолии как большой души человеке и патриоте. По ночам он куда-то исчезал и держал это в тайне, а однажды он поведал Александре Павловне, что скоро придут наши, что надо поднимать людей на партизанскую борьбу с захватчиками. Вскоре она вместе с сыном Колей включается в партизанскую борьбу. Знакомство Александры Павловны перерастет в личную дружбу, и она станет верной и боевой подругой Анатолия, с которым она будет делить скупые минуты семейною счастья. Александра Павловна была знакома с А.М.Владимировым, когда шло интенсивное формирование отряда из окруженцев и местных жителей, и была активной его помощницей. По одному и группами уходили в леса, к основной базе, строили землянки, благоустраивались и укрепляли партизанский лагерь.

Большим событием в жизни партизанского отряда была созданная стараниями Анатолия Гассана своя типография. С ее помощью стало возможным распространять листовки и сводки информбюро, поднимать людей на борьбу.

На первых порах партизаны испытывали большие трудности. Не хватало теплой одежды и обуви, вооружения и боеприпасов, снаряжения и продовольствия. Партизанская тактика той поры заключалась в следующем: на задания направлялись небольшие оперативные группы, которые уходили далеко от основной базы в соседние районы, где совершали дерзкие налеты на автомашины и обозы и таким путем добывали оружие и боеприпасы. В одной из таких операций были захвачены две автомашины с теплым обмундированием. Это было как раз кстати, потому что суровая зима сорок первого надвигалась, и ноябрьские морозы давали о себе знать. Многие партизаны не могли участвовать в боевых схватках с противником, ходить в разведку, нести охрану лагеря из-за отсутствия теплой обуви. Опять выручил случай. Партизанская разведка узнала от местных жителей, что немецкие мародеры отбирали у местных жителей не только теплые вещи, но и овечью шерсть, тюки которой сложены в амбаре одной из деревень и подготовлены к отправке в Германию.

Операцию возглавил комиссар отряда Анатолий Гассан. Партизаны внезапно напали на немецкий гарнизон всем отрядом и уничтожили его, а на партизанскую базу отправился обоз с тюками шерсти и оружием. Нашлись умельцы, и вскоре заработала партизанская шаповальная мастерская. К декабрьскому 1941 года наступлению отряд был одет, обут в добротные валенки и достаточно вооружен.

Так вспоминает о своих первых шагах партизанской борьбы сын А.П.Арестовой – Николай: "Хорошо помню первое боевое задание, которое мне дал Анатолий Федорович. Меня уговорили сходить в деревню Степакино вместе с сыном И.Я.Смирнова – Аркадием, где жила наша тетка Пелагея. Изготовили для нас самодельные лыжи, мать напекла пирогов – гостинец для тетки. Добрались мы до деревни, до которой было три километра. Немцы у тетки не жили, так как хата была плохая. Уселись с Аркадием у окна, играем со своими игрушками, а сами наблюдаем сколько немцев в деревне, сколько проезжает повозок, автомашин, какое вооружение, и откладываем в карманы палочки (как нас научили), пуговицы и всякие другие предметы, как условные обозначения того, что видели. За результаты наблюдения нас похвалили и мы потом несколько раз выполняли подобные задания".

С первых дней боевой жизни отряд установил связь со штабом дивизии. Особенно тесное взаимодействие отряд осуществлял с 709-м полком, откуда получал своевременную информацию о положении на фронте, свежие газеты, журналы, сводки информбюро.

Так вспоминает полковник в отставке Павел Самсонов: "Мне было приказано встречать связных от партизан. Указание было категоричное. После того, как связные назовут пароль, их ни о чем не расспрашивать, а немедленно сопроводить в штаб полка. Таким же порядком их сопровождали до линии фронта. Связные приходили часто по одному и парами. Все мы понимали, что это составляет большую тайну.

Даже в штабных документах разведданные записывались, что получено не от партизан, а от "местных жителей". Упоминалось одно лишь имя – Саша Кузнецов, подросток лет 14-15 из деревни Перлево. Эта большая деревня, прилегающая к переднему краю обороны немцев, была превращена ими в укрепленный узел. Как удавалось этому юному герою удерживаться в деревне и довольно часто переходить линию фронта –одному ему известно. В документах то и дело значилось: "По сведениям Саши Кузнецова". Или от "местных жителей". Сведения были поистине бесценными. Они указывали на расположение противника в его ближайшем тылу – огневые позиции артиллерии, минометов, штабов подразделений, расположение второй обороны, резервов.

Это давало возможность командованию наносить массированные удары наиболее эффективно, засылать боевые разведовательно-диверсионные группы в тыл противника, где наносить удары по определенным объектам. Наиболее безопасные проходы через линию фронта нам обычно подсказывали партизаны.

– Как кстати ты подошел, – сказал мне комиссар полка Елисей Иванович Феоктистов, когда я после небольшого ранения заглянул к нему в землянку.

– Мы с командиром формируем ударную роту. Командир есть, – и Елисей Иванович указал на лейтенанта Анатолия Ефремовича Масленникова, сидевшего тут же.

– Ломаю голову, кого назначить политруком, – продолжил он разговор, – вот ты им и будешь. Дали в наше подчинение человек 30, один 82 мм. миномет, один немецкий 81 мм. миномет, два 50 мм. ротных миномета, станковый пулемет "Максим" и ручной пулемет Дегтярева. Роту подчинили третьему батальону А.Капустина, где отвели участок обороны около двух километров северо-западнее деревни Городище. С Анатолием Масленниковым, 19-летним лейтенантом, мы были давно знакомы. Перед самой войной он стал лейтенантом по специальности пулеметчик. Его назначили командиром минометного взвода, а меня его помощником. Пока ехали на фронт, а затем были в обороне, я обучил его минометному делу. Он быстро освоился. Между нами завязалась дружба. Был он человеком отчаянной храбрости, весельчаком и гармонистом, любимцем бойцов и командиров.

Лекомцев Петр Иванович.

Наше новоиспеченное подразделение было предназначено для вылазок в тыл противника и взаимодействия с партизанами Владимирова. Первую такую вылазку мы организовали 7 ноября 1941 г. К нашей идее рейда в тыл противника командование батальона отнеслось с сомнением и недоверием, а командир полка Сафиулин поддержал и распорядился артиллеристам и минометчикам нас поддержать в случае неудачи.

В ночь с 7 на 8 ноября мы спокойно, лесом, зашли в тыл немцев у деревни Городище и залегли у огородов. Утром, смотрим, дымят две полевые кухни. Стали ждать, пока захватчики пойдут завтракать. Смотрим, как и у нас, со всех сторон деревни потянулись солдаты с термосами, ведрами, котелками. Идут. Гогочут, толкают друг друга в снег, такие веселые и довольные. Собралась довольно большая толпа, повара начали раздавать пищу. Вот тут-то мы и дали жару. Я строчу из ручного пулемета, Степан Чварда с товарищами кидают мины одну за другой, а Анатолий Масленников с ожесточением строчит из автомата, приговаривая: "За смерть Коли Куценко, за наших товарищей, павших 30 октября, мать вашу..." Это была слабость Анатолия. Он никогда не кричал "Ура!", когда ходили в атаку, а каждый раз безбожно, на чем свет стоит, матерился. Очевидно, сказывалось его воспитание в детском доме.

Поработав так минут 5-7, пока в стане противника началась паника, беспорядочная стрельба, стоны, крики, мы удалились, а по пути перерезали кабель да смотали его с километр для своих нужд. На следующий день партизанский связной сообщил о переполохе у немцев. Они посчитали, что на них напали партизаны, долго потом они вывозили убитых и раненых с устроенного нами "завтрака". Военный совет 22-й армии высоко оценил нашу инициативу и предложил поделиться опытом на страницах армейской газеты. Так, на страницах газеты "Вперед, за Родину", 26 января 1942 года появилась наша статья со всеми подробностями, как готовилась и проводилась эта операция.

6 декабря началось историческое контрнаступление под Москвой. 16 декабря был освобожден Калинин, а 23 декабря в нашу дивизию поступил приказ о наступлении. Однако, для выполнения этой задачи у нас крайне мало было сил. Практически, за пять месяцев беспрерывных боев дивизия была обескровлена. Наш 709-й полк должен был наступать на главном направлении дивизии. Что представлял из себя полк? Одно только название, что полк. К этому времени в полку насчитывалось: людей 257 человек, станковых пулеметов – 6, 45 мм. пушек – одна, 76 мм. пушек – две, батальонных и ротных минометов – 10, 120 мм. минометов – четыре. Этими силами предстояло прорвать хорошо подготовленную оборону противника. Местом прорыва была выбрана местность между деревней Перлево и хутором с символическим названием "Победа", разместившимся на крутой высотке.

26 декабря на рассвете, после жиденькой артподготовки, без сопровождения танков, без поддержки авиации полк пошел в атаку. Однако, сильным пулеметным огнем перекрестно из Перлева и Победы, а также артиллерийским и минометным огнем полк был прижат к земле. Началось медленное, нудное вгрызание в оборону противника. Лишь 29 декабря полку удалось преодолеть этот рубеж и выйти в тыл противника. Погода стояла отвратительная. Валом валил снег, ветер, метель. Как только лесом мы удалились вглубь немецкой обороны, наши следы сразу же замело. Полки с флангов почему-то не пошли в этот прорыв. Очевидно у высшего командования был какой-то замысел А противник считал, что к нему в тыл никто не прошел. Разумеется, артиллерия, минометная батарея, тылы полка остались на прежнем месте.

И так, группа людей во главе с командиром полка Сафиулиным и комиссаром Феоктистовым, примерно 150 человек, углубилась в оборону противника километра на три и сосредоточилась в сосновом лесу, недалеко от деревни Жигреево, превращенной немцами в укрепленный узел обороны, как его вторая линия. Здесь же располагались огневые позиции немецкого дивизиона 75 мм. пушек.

К утру 30 декабря снег перестал, прояснилось, мороз градусов до 25-ти. Мы вынуждены были соблюдать полную тишину, чтобы не обнаружить себя, даже не разводили костров, чтобы обсушить обмундирование, себя, обувь, превратившиеся в замерзшие короба. Утром 31 декабря пошли в атаку на Жигреево. По глубокому, рыхлому снегу нам удалось сблизиться с противником довольно близко, и с криком "Ура'" мы ворвались в деревню. Для немцев это оказалось полной неожиданностью. В панике, неорганизованно отстреливаясь, немцы отступили

Захватив деревню, мы обнаружили, что в избах на столах стоят маленькие рождественские елочки, наряженные конфетами в ярких обертках, а столы уставлены винами, водкой и разными закусками. Задерживаться в деревне нам не разрешили, и мы двинулись на деревню Бабино, куда вошли без боя, так как немцы отступили. Они покинули свои позиции также в Городище, Перлеве и других близлежащих населенных пунктах. Последовал приказ дать отдых солдатам, разместить по домам, чтобы обсушились и обогрелись. После такого напряженного рейда с боями солдаты, едва заходили в избы, сразу падали кто куда, и тут же засыпали. Через пару часов пришла кухня с горячей пищей, а также привезли водку с компенсацией за прошлые дни. Подняли мы солдат, накормили, а к вечеру нас с Масленниковым вызвали к командиру полка.

В жарко натопленной, ярко освещенной и просторной избе собрались командиры. За столом командир полка и комиссар, а в сторонке сидел пожилой мужчина с большой окладистой бородой с проседью, крепкого телосложения, в овчинном полушубке, подпоясанном кушаком, в руках он держат лохматую шапку. Типичный российский крестьянин. Его образ запал мне в душу, словно я встретился с Иваном Сусаниным. По известным причинам в архивных документах его имя не указывается, но будем его называть так, как представил командир полка, – "дедом Афанасием". Нам пояснили, что от партизан прибыл связной с сообщением, что в деревне Яковка скопилось мною немцев с артиллерией и обозами. Дед Афанасий берется проводить нас лесом, кратчайшим путем в тыл немцев

Согласовав боевые действия, мы двинулись в путь, таща на детских санках, наспех вооруженных волокушах по глубокому снегу пулеметы, минометы, боеприпасы. Дед Афанасий вывел нас на опушку леса перед самой деревней Она предстала перед нами, как вымершая. Тишина, не видно нигде огонька Операцией руководить было поручено командиру первого батальона Михаилу Николаенко. Мы с Анатолием Масленниковым заняли позицию с минометами у большого деревянного дома – школы, что на горке, в небольшом удалении от деревни.

Огонь наших минометов по центру деревни послужил сигналом к атаке, но предварительно солдаты сблизились с противником и сняли часовых.

Лишь на противоположном от нас конце деревни немцы организовали упорное сопротивление, и туда были брошены все основные наши силы. Израсходовав мины, что принесли с собой, мы схватили минометы и бросились в деревню. Подбежали к первому дому, а кто-то из наших солдат уже орудует штыком. Заглянул за угол, там затрещала рама, зазвенели стекла, из окна вывалился гитлеровец, которого я тут же уложил из пистолета. Отскочил к другому углу и стал ждать появления очередного захватчика. Слышу, за спиной кто-то вскрикнул. Мигом оглянулся и вижу: солдат нашей роты вытаскивает штык из здоровенного фашиста, который намеревался всадить мне штык в спину, но мой спаситель опередил его.

Оказалось, что в каждом доме на двухярусных койках битком набито солдатни. Сколько времени продолжалась эта святая расправа над захватчиками, сказать трудно, но уже стало совсем светло. Мы с Масленниковым заметили, как из соседней деревни вывалило до батальона немцев. Развернувшись в цепь, они пошли по чистому, белому полю в атаку на нас. Складывалась критическая ситуация. Тут к Масленникову, вдруг, подбегает солдат и докладывает, что там на немецкой позиции стоят шесть минометов, а рядом штабеля ящиков с минами. "За мной!" – скомандовал Масленников, и все мы побежали к минометам. Развернули их в сторону наступающего противника и открыли беглый огонь. В это время наши артиллеристы захватили немецкие 75 мм. орудия, развернули их на прямую наводку и тоже открыли огонь. Шквал разрывов мин и снарядов прошелся по атакующей пехоте немцев, которые сначала залегли, а затем начали откатываться назад, таща с собой убитых и раненых. Так закончилась операция с помощью партизан по разгрому крупного гарнизона в деревне Яковка.

Мы с Масленниковым пошли по домам посмотреть, не скрываются там немцы. Смотрим, в одном из домов на спинке стула висит мундир немецкого полковника с орденами и документами. Видимо, так скоро удирал бедолага, что успел набросить на себя только шинель. Пошли дальше к позициям нашей роты, смотрим, около дома с чем-то возится солдат. Говорю Анатолию: "Ты иди, а я посмотрю, что он там делает". Подхожу, солдат меня не замечает, сидит верхом на убитом немце и колотит его кулаками. "Ты что делаешь?!" – говорю ему. Солдат вскочил, вытянулся по стоике смирно и говорит мне: "Этот гад хотел заколоть вас штыком", – а у самого слезы текут по щекам. – Спасибо, что ты спас мне жизнь, – говорю ему. – Но ведь ты, братец, пьян! Где и какой гадости набрался?" А он, указав в сторону, где стоят машины и повозки, ответил мне заплетающимся языком: "Там всякого дерьма полно".

Пока мы, офицеры, разбирались, ориентировались в обстановке, солдаты разнюхали машины и повозки с продуктами, вином, водкой и перепились. Спохватились мы, начали приводить солдат в чувство, а тут, как это бывает по закону подлости, к нам нагрянул комиссар Феоктистов. В результате мы, победители, получили такую головомойку, что света божьего не увидишь. Последовал строгий приказ – все питейное и съестное собрать в одно место и выставить охрану. Стали мы, как говорится, подбивать бабки, что натворили в Яковке. Оказалось, что разгромили два пехотных батальона и противотанковый артиллерийский дивизион противника. Только убитыми насчитали более 200 солдат и офицеров противника. Захвачены трофеи. 75 мм. пушек – 11 шт. 81 мм. минометов – 10, станковых пулеметов – 5, ручных пулеметов – 10, автомашин с грузами – 5, легковых автомашин – 8, тракторов с прицепами – 1, тягачей – 1, радиостанций – 11, противотанковых ружей – 3, танкеток – 3, лошадей с повозками – 46, автоматы, винтовки, боеприпасы и другое имущество.

Преследование отступающего противника продолжалось. К исходу 7 января 1942 года наш полк приблизился к деревне Ефимово, что на большаке Ржев-Селижарово. Партизаны сообщили, что в Ефимове немцев нет. Они бежали в деревню Парихино, оставив в Ефимове много награбленного добра, и теперь готовятся обозом вывезти его. Решили в Ефимово не входить, а устроить немцам засаду батальоном старшего лейтенанта А.М.Капустина. К дороге из Парихина был выдвинут стрелковый взвод, 45 мм. пушка и 82-х мм. миномет, с расчетом которого пошел я.

Немцы появились к полуночи. По дороге двигался обоз с охраной в 80 солдат. Как только обоз втянулся в деревню, по нему ударили с разных сторон. Немцы заметались по деревне и стали отходить к лесу. Но вдруг, что это? Из леса навстречу немцам раздалось дружное, русское "Ура!" То были партизаны. Исход боя был предрешен.

Под Ржевом продолжали греметь бои. Ценой большой крови освобождались одна деревня за другой, и вокруг Ржева все более сжималось полукольцо решающего удара, на который явно не хватало сил, потому что все они были сосредоточены там, на нижней Волге, у стен Сталинграда, где решалась судьба всей войны. Эпизоды, о которых говорилось, всего лишь отдельные мгновения войны, взаимодействия партизан Владимирова с регулярными частями. В ходе освобождения деревень кто-то из партизан вливался в ряды действующей армии, кто-то останавливался на родных пепелищах, чтобы начать возрождать их для грядущих поколений. Вермахт продолжал гнать живую силу и технику к "северному Сталинграду", как назовут бои на ржевском плацдарме немецкие солдаты. "Ржевской мясорубкой" назвали эти бои наши солдаты.

Вспоминает сын А.П.Арестовой – Николай: "Когда в январские дни сорок второго дивизия расположилась в деревне Бахмутово, моя мать показала фотографию Анатолия Федоровича Гассана старшему сержанту Малинину, он сразу его узнал и доложил в штаб. Пришли офицеры штаба и тоже подтвердили, что хорошо его знают. А через несколько дней домой пришел Анатолий Федорович, чтобы попрощаться. Он уходил со своей частью. Помню, как на лице Анатолия светилась улыбка и он не скрывал своей радости от того, что был хороший, солнечный день, что он честно воевал в тылу, что его не забыли друзья по дивизии, что ему присвоено первое офицерское звание младшего лейтенанта, и что неплохая эта штука – жизнь".

Корреспондент фронтовой газеты А.Терехов вспоминает: "Как-то раз зашел в редакцию Анатолий с повязкой на голове. "Что с тобой?" – спросили мы его обеспокоенно. "Пустяки, царапнуло. До свадьбы заживет", – пошутил он и с жаром стал рассказывать о бойцах своей роты, пробравшихся в тыл противника с антифашистскими листовками, и тут же написал корреспонденцию в газету об этом рейде, умолчав, правда, о том, что сам возглавлял опасную операцию".

Газета ждала от А.Ф.Гассана статью "В тылу врага", но не пришлось ему осуществить свои замыслы. Скоротечным и жестоким был бой. Командира роты тяжело ранило, и тогда Гассан поднял бойцов в атаку. В это время на бруствере окопа рядом разорвалась мина, и его тяжело ранило в левое плечо. Анатолия срочно доставили в полевой госпиталь № 218, где ведущий хирург Биль сделал все возможное, но медицина оказалась бессильной. 15 февраля 1942 года Анатолия Федоровича Гассана не стало. Его похоронили с воинскими почестями в деревне Нестерове Ржевского района.

Добрые мысли и чаяния, с которыми обращался Анатолий Гассан к своему приемному сыну Николаю Арестову, стали пророческими.

"О нас с тобой обязательно будет написана книга", – говорил он ему. И пусть эти строки будут тому подтверждением. Потому что герои не умирают, они вечно живут в памяти народной.

Доктор Биль у постели умирающего Гассана А.Ф.

К главному меню